Уродливая фигура земского, его отчаянный вид, всклоченная рыжая борода, растрепанные волосы — одним словом, вся наружность его казалась столь забавною казакам, что они,
умирая со смеху, не слишком торопились исполнять приказание своего начальника. Один добрый Алексей сжалился над несчастным ярыжкою.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин
умрет со смеху…
Пустились мы с Иваном Афанасьевичем в обратный путь; Кузьма сидел со мною и тут-то он мне порассказал, какой ему показался Петербург! Это чудеса. Я
умирал со смеху. Он обо всем судил превратно и иначе, нежели я. Когда проезжали через Тулу, я не забыл его подразнить услужливым хозяином; а Кузьма сердился и ругал его всячески.
Неточные совпадения
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я только была в досаде, а то бы
умерла вчера
со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
Ведь ему больно
умирать?» Параша
со смехом отвечала: «Нет, уж когда придется
умирать, то тут больно не бывает; тут человек уж ничего и не слышит и не чувствует.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена,
умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк,
со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий
смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Максим смотрел на все спокойным оком. Не страшно было ему
умирать в муках; грустно было
умереть без меча,
со связанными руками, и не слыхать в предсмертный час ни бранного окрика, ни ржания коней, а слышать лишь дикие песни да пьяный
смех своих мучителей.
А ежели к этому, в виде обстановки, прибавить толпы скалящих зубы ретирадников, а вдали, «у воды», массы обезумевших от мякинного хлеба «компарсов» — просто
со смеху умереть можно!