Больная не могла выговорить ни слова: внезапная радость оковала уста ее; в немом восторге она устремила к небесам свои взоры. Но вдруг на лице ее изобразилось глубокое уныние,
глаза померкли, и прежняя безжизненная бледность покрыла снова ее увядшие ланиты.
Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Саша тоскливо посмотрел за нею. Его
глаза померкли, призакрылись ресницами — и казалось, что эти ресницы, слишком длинные, бросают тень на все его лицо, смуглое и вдруг побледневшее. Ему неловко было при этом угрюмом человеке. Передонов сел рядом с ним, неловко обнял его рукою и, не меняя неподвижного выражения на лице, спросил:
Тетя Леля задумалась на минуту… Ее лучистые
глаза померкли, потускнели. Резкая складка обозначилась на лбу. Она помолчала с минуту, потом заговорила снова:
Искаженное лицо женщины озарилось румянцем чувственного экстаза, и она поспешно закрыла себя вуалью и вышла. По ее щекам текли крупные, истерические слезы, и ее
глаза померкли, а губы и нос покраснели и выпятились, и все лицо стало напоминать вытянутую морду ошалевшей от страсти собаки.
Неточные совпадения
Было нечистое что-то в позе Васеньки, в его взгляде, в его улыбке. Левин видел даже что-то нечистое и в позе и во взгляде Кити. И опять свет
померк в его
глазах. Опять, как вчера, вдруг, без малейшего перехода, он почувствовал себя сброшенным с высота счастья, спокойствия, достоинства в бездну отчаяния, злобы и унижения. Опять все и всё стали противны ему.
Травник оказался такой жгучей силы, что у Самгина перехватило дыхание и
померкло в
глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым перцем. Затем нужно было выпить «для осадки» рюмку простой водки с «рижским бальзамом» и закусить ее соловецкой селедкой.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в
глазах блещут молнии. Ясность ума
меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна.
Все и рты разинут, и он стыдится своего восторга. Луч, который падал на «чудо», уже
померк, краски пропали, форма износилась, и он бросал — и искал жадными
глазами другого явления, другого чувства, зрелища, и если не было — скучал, был желчен, нетерпелив или задумчив.
И ведь она меня любила: сколько раз уверяла меня, что ничего более ей не остается желать, — тьфу, черт возьми! — а у самой
глаза так и
меркнут.