Неточные совпадения
Он познакомил меня с родным
братом Лидиной, Николаем Степановичем Ижорским, также изрядным чудаком, который
на другой же день отрекомендовал меня своей сестре.
— Ну, Андрюша! — сказал старый крестьянин, — слушал я,
брат, тебя: не в батюшку ты пошел! Тот был мужик умный: а ты, глупая голова, всякой нехристи веришь! Счастлив этот краснобай, что не я его возил: побывал бы он у меня в городском остроге. Эк он подъехал с каким подвохом, проклятый! Да нет, ребята! старого воробья
на мякине не обманешь: ведь этот проезжий — шпион.
Ведь он-та все и подсылает подбивать нашу
братью; так, слышь ты, лисой и лисит; да не
на тех напал.
— Что правда, то правда, — сказал один из ямщиков, — нашему
брату нельзя жить без грозы; кабы только прогоны-то были у нас также по полтине
на версту…
— Видно,
брат, земля голодная — есть нечего. Кабы не голод, так черт ли кого потащит
на чужую сторону! а посмотри-ка, сколько их к нам наехало: чутьем знают, проклятые, где хлебец есть.
— Видно,
брат Андрюха, — прибавил один молодой детина, — исправник-то мало тебя
на прошлой неделе уму-разуму учил.
— Нет,
брат! по двадцати копеек
на версту да целковой
на водку!
И потом: «Ох, тяжело, — прибавляет он, — дай боже, сто лет царствовать государю нашему, а жаль дубинки Петра Великого — взять бы ее хоть
на недельку из кунсткамеры да выбить дурь из дураков и дур…» Не погневайтесь, батюшка, ведь это не я; а ваш
брат, дворянин, русских барынь и господ так честить изволит.
— Хуже,
брат! как раз разъедетесь. Они часа через полтора сюда будут. Я угощаю их охотничьим обедом здесь в лесу,
на чистом воздухе. Да вылезай же!
— Ну,
брат! — сказал Ижорской, когда Рославлев сел
на лошадь, — смотри держись крепче: конь черкесской, настоящий Шалох. Прошлого года мне его привели прямо с Кавказа: зверь, а не лошадь! Да ты старый кавалерист, так со всяким чертом сладишь. Ей, Шурлов! кинь гончих вон в тот остров; а вы, дурачье, ступайте
на все лазы; ты, Заливной, стань у той перемычки, что к песочному оврагу. Да чур не зевать! Поставьте прямо
на нас милого дружка, чтобы было чем потешить приезжего гостя.
— Да,
брат,
на мою библиотеку полюбоваться можно.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина,
брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели,
на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не за морем, а в Московской академии.
— Да, я люблю его как мужа сестры моей, как надежду, подпору всего нашего семейства, как родного моего
брата! А тебя почти ненавижу за то, что ты забавляешься его отчаянием. Послушай, Полина! Если ты меня любишь, не откладывай свадьбы, прошу тебя, мой друг! Назначь ее
на будущей неделе.
— Полно,
брат! по-латыни-та говорить! Не об этом речь: я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не едут! Я разослал ко всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж
на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. — Что,
брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
— Разумеется, — подхватила старшая. — Эта Лидина нагонит
на всякого тоску своим Парижем;
брат ее так глуп! Оленька хорошая хозяйка, и больше ничего; Полина…
— То-то, сударь! вы изволите смеяться над нашим
братом: и дурачье-то мы, и всякому вздору верим; а кабы вы сами не ходили вчерась
на кладбище…
— Да. Эх, Зарецкой, что бы вдоль Драгомиловского моста хоть разика два шарахнуть картечью!.. все-таки легче бы
на сердце было. И Смоленск им не дешево достался, а в Москву войдут без выстрела! Впрочем, видно, так надобно. Наш
брат фрунтовой офицер рассуждать не должен: что велят, то и делай.
— Хорошо, очень хорошо!.. Да осади свою лошадь, братец!.. Э! постой! Кто это едет
на паре? Никак, Терешка? Так и есть! Ну что,
брат, где Волгин?
— Нет, братец! я дал ему синенькую — да еще какую! с иголочки, так в руке и хрустит! Эх! подумал я, была не была!
На,
брат, выпей за здоровье московского ополчения да помолись богу, чтоб мы без работы не остались.
— Слышишь,
брат Ладушкин? — сказал Буркин, — а с ним шутки-то плохие: ведь он один
на медведя ходит.
— А вы бы, господа, по-моему, — сказал Буркин. — Если от меня кто рыло воротит, так и я
на него не смотрю. Велика фигура — гусарской офицер!.. Послушай-ка, Ладушкин, — продолжал Буркин, поправляя свой галстук, — подтяни,
брат, портупею-то: видишь, у тебя сабля совсем по земле волочится.
— А вот как: мой родной
брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя и три пушки у неприятеля; но разве я не могу взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве — и в короли; а если
на ту пору вакансия случится у вас…
— Ладно,
брат! увидим-ста, русской ли ты. Ну что, Ваня, есть ли
на нем крест? — спросил сотник.
— Партизан!.. партизан!.. Посмотрел бы я этого партизана перед ротою — чай, не знает, как взвод завести! Терпеть не могу этих удальцов! То ли дело наш
брат фрунтовой: без команды вперед не суйся, а стой себе как вкопанный и умирай, не сходя с места. Вот это служба! А то подкрадутся да подползут, как воры… Удалось — хорошо! не удалось — подавай бог ноги!.. Провал бы взял этих партизанов! Мне и кабардинцы
на кавказской линии надоели!
— В том-то,
брат, и дело! — сказал Сборской. — Надо почаще надоедать неприятелю. Как не дашь ему ни
на минуту покоя, так у него и руки опустятся. Вот, например, этот молодец Шамбюр, чай, у всех наших аванпостных как бельмо
на глазу.
— И словно знают фрунтовую службу, — примолвил Зарядьев. — Как я поглядел в Кенигсберге
на их развод, так — нечего сказать — засмотрелся! Конечно, наш
брат, старый ротный командир, мог бы кой-что заметить в ружейных хватках; но зато как они прошли церемониальным маршем, так — я тебе скажу — чудо!
— И я скажу то же самое, — примолвил Зарядьев, закуривая новую трубку табаку. — Мне случалось видеть трусов в деле — господи боже мой! как их коробит, сердечных! Ну, словно душа с телом расстается!
На войне наш
брат умирает только однажды; а они, бедные, каждый день читают себе отходную. Зато уж в мирное время… тьфу ты, пропасть! храбрятся так, что и боже упаси!
— А если это французы? Нет,
брат, в военное время дремать не надобно. Ефрейтор! скажи также дежурному по роте, чтоб люди были
на всякой случай в готовности и при первой тревоге выходили бы все
на сборное место.
— Ну, проснись,
брат! — продолжал Андрей. — Что ты свои буркалы-то
на нас вытаращил? Иль не видишь, что барин мой русской офицер?
— Да,
брат, поработали мы сегодня порядком! — говорил кто-то за перегородкой
на чистом польском языке. — Hex его вшисцы дьябли везмо!.. [Ну его к дьяволу!.. (польск.)] Как он возился с нами — насилу угомонили!
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай,
брат! Отнесешь письмо
на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным
на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что,
брат Пушкин?» — «Да так,
брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.
С утра встречались странникам // Все больше люди малые: // Свой
брат крестьянин-лапотник, // Мастеровые, нищие, // Солдаты, ямщики. // У нищих, у солдатиков // Не спрашивали странники, // Как им — легко ли, трудно ли // Живется
на Руси? // Солдаты шилом бреются, // Солдаты дымом греются — // Какое счастье тут?..
— Неволя к вам вернулася? // Погонят вас
на барщину? // Луга у вас отобраны? — // «Луга-то?.. Шутишь,
брат!» // — Так что ж переменилося?.. // Закаркали «Голодную», // Накликать голод хочется? — // — «Никак и впрямь ништо!» — // Клим как из пушки выпалил; // У многих зачесалися // Затылки, шепот слышится: // «Никак и впрямь ништо!»
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки, // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка // И спрятались опять… // Гогочут
братья Губины: // Такую редьку схапали //
На огороде — страсть!