— Постой!.. Так точно… вот, кажется, за этим кустом
говорят меж собой наши солдаты… пойдем поближе. Ты не можешь себе представить, как иногда забавны их разговоры, а особливо, когда они уверены, что никто их не слышит. Мы привыкли видеть их во фрунте и думаем, что они вовсе не рассуждают. Послушай-ка, какие есть между ними политики — умора, да и только! Но тише!.. Не шуми, братец!
О сем многие тогда соблазнялись и
говорили меж собой, покивая главами, — пуще же всех отец Ферапонт, которому тотчас же тогда поспешили передать некоторые хулители о сем «необычайном» в таком особливом случае распоряжении старца.
На половине дороги крестьянская девушка, с испуганным лицом, подбежала к саням приказчика и сказала ему что-то потихоньку; он побледнел как смерть, подозвал к себе Кудимыча, и вся процессия остановилась. Они довольно долго
говорили меж собой шепотом; наконец Кудимыч сказал громким голосом:
Мучим голодом, страхом томимый, // Сановит и солиден на вид, // В сильный ветер, в мороз нестерпимый, // Кто по Невскому быстро бежит? // И кого он на Невском встречает? // И о чем начался разговор? // В эту пору никто не гуляет, // Кроме мнительных, тучных обжор. //
Говоря меж собой про удары, // Повторяя обеты не есть, // Ходят эти угрюмые пары, // До обеда не смея присесть, // А потом наедаются вдвое, // И на утро разносится слух, // Слух ужасный — о новом герое, // Испустившем нечаянно дух!
Пошли мы дальше. Дорогой
поговорили меж собой и все так порешили, чтобы за Бураном смотреть. Меня ребята выбрали вожатым; мне, значит, привалами распоряжаться, порядки давать; ну а Бурану все же впереди идти, потому что он с дороги-то не сбивается. Ноги у бродяги привычные: весь изомрет, а ноги-то все живы, — идет себе, с ноги на ногу переваливается. Так ведь до самой смерти все старик шел.
Неточные совпадения
«А Моргачонок в отца вышел», — уже и теперь
говорят о нем вполголоса старики, сидя на завалинках и толкуя
меж собой в летние вечера; и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова.
Когда мы проезжали между хлебов по широким
межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать,
говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал
себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
— Полно, отец, —
говорила меж тем Евлампия, и голос ее стал как-то чудно ласков, — не поминай прошлого. Ну, поверь же мне; ты всегда мне верил. Ну, сойди; приди ко мне в светелку, на мою постель мягкую. Я обсушу тебя да согрею; раны твои перевяжу, вишь, ты руки
себе ободрал. Будешь ты жить у меня, как у Христа за пазухой, кушать сладко, а спать еще слаще того. Ну, были виноваты! ну, зазнались, согрешили; ну, прости!
А генеральша
говорят, что и во мне ничего особенного не видят, — так
меж собой обе госпожи за нас и поспорят.
Потом велит
себя к остальным товарищам вести. Взяло нас тут маленько раздумье, да что станешь делать? Пешком по морю не пойдешь! Привели. Возроптали на нас товарищи: «Это вы, мол, зачем гиляка сюда-то притащили? Казать ему нас, что ли?..» — «Молчите,
говорим, мы с ним дело делаем». А гиляк ничего, ходит
меж нас, ничего не опасается; знай
себе халаты пощупывает.