Неточные совпадения
Николай Сергеич был один из
тех добрейших и наивно-романтических людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них, и которые, если уж полюбят кого (иногда бог
знает за что),
то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.
Николай Сергеич с негодованием отвергал этот слух,
тем более что Алеша чрезвычайно любил своего отца, которого не
знал в продолжение всего своего детства и отрочества; он говорил об нем с восторгом, с увлечением; видно было, что он вполне подчинился его влиянию.
Конечно, всякий, кто
знал хоть сколько-нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному слову поверить из всех взводимых на него обвинений; а между
тем, как водится, все суетились, все говорили, все оговаривались, все покачивали головами и… осуждали безвозвратно.
Вот в это-то время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман,
тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и, как новичок, сначала не
знал, куда его сунуть.
Когда же он увидел, что я вдруг очутился с деньгами, и
узнал, какую плату можно получать за литературный труд,
то и последние сомнения его рассеялись.
Я заметил, что подобные сомнения и все эти щекотливые вопросы приходили к нему всего чаще в сумерки (так памятны мне все подробности и все
то золотое время!). В сумерки наш старик всегда становился как-то особенно нервен, впечатлителен и мнителен. Мы с Наташей уж
знали это и заранее посмеивались.
— Да разве князь, — прервал я ее с удивлением, — про вашу любовь
знает? Ведь он только подозревал, да и
то не наверное.
Это еще и хорошо, что я
знаю, что не скрыто от меня это; а
то бы я умерла от подозрений.
— Обещал, все обещал. Он ведь для
того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не
знает, что делает. Он, может быть, как и венчаются-то, не
знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Скажи им от меня, Ваня, что я
знаю, простить меня уж нельзя теперь: они простят, бог не простит; но что если они и проклянут меня,
то я все-таки буду благословлять их и молиться за них всю мою жизнь.
Я
знал, что старик дня три
тому назад крепко прихворнул, и вдруг я встречаю его в такую сырость на улице.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее.
Узнав, что новая моя квартира сыра и, может быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты, да и
то не всегда.
Я-то вот через Матрену много
узнаю, а
та через Агашу, а Агаша-то крестница Марьи Васильевны, что у князя в доме проживает… ну, да ведь ты сам
знаешь.
Я
знал, что у Анны Андреевны была одна любимая, заветная мысль, что Алеша, которого она звала
то злодеем,
то бесчувственным, глупым мальчишкой, женится наконец на Наташе и что отец его, князь Петр Александрович, ему это позволит.
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в
то же время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его),
то Наташа с первого же взгляда на него уже
знала, в чем дело.
Вещи продолжали продаваться, Наташа продала даже свои платья и стала искать работы; когда Алеша
узнал об этом, отчаянию его не было пределов: он проклинал себя, кричал, что сам себя презирает, а между
тем ничем не поправил дела.
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После
того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты
знаешь сам, что это невозможно!
Если б отец и простил,
то все-таки он бы не
узнал меня теперь.
Повторяю тебе, он
знал и любил девочку и не хотел и думать о
том, что я когда-нибудь тоже стану женщиной…
— Не
знаю, Наташа, в нем все в высшей степени ни с чем несообразно, он хочет и на
той жениться и тебя любить. Он как-то может все это вместе делать.
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа.
То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно не ехал! А почему? ты сейчас
узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой не виноват, ни в чем! Ни в чем!
— Нет, нет, я не про
то говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег не было, и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну, положим, я действительно все вам рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы не
знаете, а ведь в письме главное тон. Про это я и говорю.
Это завлекло мое любопытство вполне; уж я не говорю про
то, что у меня было свое особенное намерение
узнать ее поближе, — намерение еще с
того самого письма от отца, которое меня так поразило.
— Я и надеюсь на вашу проницательность, — продолжал он, — и если позволил себе прийти к вам теперь,
то именно потому, что
знал, с кем имею дело.
Я давно уже
знаю вас, несмотря на
то что когда-то был так несправедлив и виноват перед вами.
— Д-да! Я потому… что, кажется,
знаю этот дом.
Тем лучше… Я непременно буду у вас, непременно! Мне о многом нужно переговорить с вами, и я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать меня. Видите, я прямо начинаю с просьбы. Но до свидания! Еще раз вашу руку!
Любопытство мое было возбуждено в последней степени. Я хоть и решил не входить за ней, но непременно хотел
узнать тот дом, в который она войдет, на всякий случай. Я был под влиянием тяжелого и странного впечатления, похожего на
то, которое произвел во мне в кондитерской ее дедушка, когда умер Азорка…
Много разных закоулков
знает,
тем и драгоценен для этаких вьюношей.
Бывают они часто с большими способностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх
того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных пунктах, и не только всегда погибают, но и сами заранее
знают, что идут к погибели.
Сизобрюхова, очевидно, сюда привели, и привел его пузан, а так как я
знаю, по какого рода делам пузан особенно промышляет,
то и заключаю…
Добрая старушка, несмотря на
то, что двадцать пять лет прожила с мужем, еще плохо
знала его.
— Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось. Ведь я уже говорил тебе, что
знаю князя Валковского. Это ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к
тем старикам. А
то стеснит она тебя только. Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не
зная, в чем дело, рассердиться на меня за
то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Что же касается до Анны Андреевны,
то я совершенно не
знал, как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
Господь
знает, как примет она и это платье, несмотря на
то что я нарочно выбирал как можно проще и неказистее, самое буднишнее, какое только можно было выбрать.
— А
то такое, что и не
знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
— А вы почему
знаете, что я за вами смотрела; может быть, я всю ночь проспала? — спросила она, смотря на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в
то же время застенчиво краснея от своих слов.
А как
узнала, что дедушка бедный,
то еще больше плакала.
Все время, как я ее
знал, она, несмотря на
то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью, о которой даже не могла вспоминать без боли, — несмотря на
то, она редко была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в
том, что уехал на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение,
тем более что
тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня
узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
— То-то и есть, что я в самом деле как будто виноват перед тобой; да что: как будто!разумеется, виноват, и сам это
знаю, и приехал с
тем, что
знаю.
—
Знаю,
знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати,
то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
Но теперь уж я не
тот, каким ты
знал меня несколько дней
тому назад.
Если я
знаю, что мое убеждение справедливо, я преследую его до последней крайности; и если я не собьюсь с дороги,
то я честный человек.
Там было человек двенадцать разного народу — студентов, офицеров, художников; был один писатель… они все вас
знают, Иван Петрович,
то есть читали ваши сочинения и много ждут от вас в будущем.
— Да, я действительно не совсем
знал до сих пор Катерину Федоровну, — заметил князь как бы про себя, все с
той же насмешливой улыбкой. — Я, впрочем, многого от нее ожидал, но этого…
Вы заранее почти наизусть
знали все, что здесь случится, после
того вечера, во вторник, и рассчитали все как по пальцам.
— Так вы все-таки упрямитесь и не хотите понять с двух слов, несмотря на
то что все это наизусть
знаете? Вы непременно хотите, чтоб я вам все прямо высказала?
— Вы отказываетесь от своего слова, — вскричала Наташа вне себя, — вы обрадовались случаю! Но
знайте, что я сама, еще два дня
тому, здесь, одна, решилась освободить его от его слова, а теперь подтверждаю при всех. Я отказываюсь!
Он клялся ей во всегдашней, неизменной любви и с жаром оправдывался в своей привязанности к Кате; беспрерывно повторял, что он любит Катю только как сестру, как милую, добрую сестру, которую не может оставить совсем, что это было бы даже грубо и жестоко с его стороны, и все уверял, что если Наташа
узнает Катю,
то они обе тотчас же подружатся, так что никогда не разойдутся, и тогда уже никаких не будет недоразумений.