Неточные совпадения
Управляющий домом, из благородных, тоже немного мог
сказать о бывшем своем постояльце, кроме разве того, что квартира ходила по шести рублей в месяц, что покойник жил в ней четыре месяца, но за два последних месяца не заплатил ни копейки,
так что приходилось его сгонять с квартиры.
Я только горько заплакал, да
так и уехал, ничего не
сказавши.
Ну, положим, хоть и писатель; а я вот что хотел
сказать: камергером, конечно, не сделают за то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее
такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая
так весело,
так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем,
сказала мне: да.
— Как! Сам же и
сказал тебе, что может другую любить, а от тебя потребовал теперь
такой жертвы?
— Наташа, —
сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это
такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я
такой любви.
Наташа
сказала правду: он мог бы сделать и дурной поступок, принужденный к тому чьим-нибудь сильным влиянием; но, сознав последствия
такого поступка, я думаю, он бы умер от раскаяния.
Скажи им от меня, Ваня, что я знаю, простить меня уж нельзя теперь: они простят, бог не простит; но что если они и проклянут меня, то я все-таки буду благословлять их и молиться за них всю мою жизнь.
— И вы могли потребовать
такой жертвы! —
сказал я, с упреком смотря на него.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел
сказать, что я буду
такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
Я вам правду
скажу: я не стою ее; я это чувствую; мне это очень тяжело, и я не знаю, за что это она меня
так полюбила?
Я уже
сказал, что дверь она отворяла
так неслышно и медленно, как будто боялась войти.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! —
сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но
так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Вот он какой, —
сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он
такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли?
Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
— Господи, куда ехать! Да зачем бы это в
такую даль! — не утерпела не
сказать Анна Андреевна.
— Полноте, Анна Андреевна, —
сказал я, — в Сибири совсем не
так дурно, как кажется. Если случится несчастье и вам надо будет продать Ихменевку, то намерение Николая Сергеевича даже и очень хорошо. В Сибири можно найти порядочное частное место, и тогда…
— Батюшка… я ничего не хочу!
Так, сдуру
сказала; прости, коли в чем досадила, да только не кричи, — проговорила она, все больше и больше дрожа от страха.
— Видишь, Ваня, —
сказал он вдруг, — мне жаль, мне не хотелось бы говорить, но пришло
такое время, и я должен объясниться откровенно, без закорючек, как следует всякому прямому человеку… понимаешь, Ваня?
Я рад, что ты пришел, и потому хочу громко
сказать при тебе же,
так, чтоб и другиеслышали, что весь этот вздор, все эти слезы, вздохи, несчастья мне наконец надоели.
Идя к ней от Ихменевых, я тревожно угадывал, что бы
такое она хотела
сказать мне?
— Голубчик мой, Ваня! —
сказала она мне через минуту и вдруг опять замолчала, как будто сама забыла, что хотела
сказать, или
сказала так, без мысли, от какого-то внезапного ощущения.
— Бедные! —
сказала она. — А если он все знает, — прибавила она после некоторого молчания, —
так это не мудрено. Он и об отце Алеши имеет большие известия.
— Это все правда, —
сказал я, — что ты говоришь, Наташа. Значит, ему надо теперь узнать и полюбить тебя вновь. А главное: узнать. Что ж? Он и полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он не в состоянии узнать и понять тебя, он, он,
такое сердце!
—
Такое средство одно, —
сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
То есть я прямо этого еще до сих пор не высказал, но я его приготовил к этому, а завтра
скажу;
так уж я решил.
Он даже и не возражал, а просто начал меня упрекать, что я бросил дом графа Наинского, а потом
сказал, что надо подмазаться к княгине К., моей крестной матери, и что если княгиня К. меня хорошо примет,
так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать!
Что
скажет она, то
скажет и свет; у ней
такие связи…
Она упрекала меня, зачем я раньше ему не
сказал: «Честный человек ничего не должен бояться!» Она
такая благородная.
И уж одно то, что вы, имея
такое влияние,
такую, можно
сказать, власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться на себе, уж одно это выказывает вас со стороны слишком хорошей.
Мы трое остались в большом смущении. Все это случилось
так неожиданно,
так нечаянно. Все мы чувствовали, что в один миг все изменилось и начинается что-то новое, неведомое. Алеша молча присел возле Наташи и тихо целовал ее руку. Изредка он заглядывал ей в лицо, как бы ожидая, что она
скажет?
— И мне тоже. Он как-то все
так говорит… Устала я, голубчик. Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне как можно пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я
сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
— Я тебя
так не пущу, —
сказал я. — Чего ты боишься? Ты опоздала?
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не
такие бывают, как я, а второе, позволь тебе
сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Я тебе
скажу,
такой плут, что в глазах у тебя будет фальшивую бумажку делать, а ты хоть и видел, а все-таки ему ее разменяешь.
Он в поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к нему и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак и тому подобное, отведи его в английский клуб да
скажи там: такой-то, дескать, владетельный граф Барабанов,
так там его два часа за графа почитать будут, — и в вист сыграет, и говорить по-графски будет, и не догадаются; надует.
И правду ты
сказал, Ваня, что если и подошел,
так только потому, что хмельной.
— Ну,
так на это я, брат, вот что
скажу: пить лучше!
Разыскивал я недавно одно дельце, для одного князя,
так я тебе
скажу —
такое дельце, что от этого князя и ожидать нельзя было.
— Вот что, Ваня, —
сказал Маслобоев, воротясь ко мне, — наведайся-ка ты сегодня ко мне в семь часов,
так я, может, кой-что и
скажу тебе.
— Неужели можно
так волноваться из-за того только, что дурной человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает! —
сказал я.
— Послушай, —
сказала она, — Алеша был пресмешной сегодня и даже удивил меня. Он был очень мил, очень счастлив с виду, но влетел
таким мотыльком,
таким фатом, все перед зеркалом вертелся. Уж он слишком как-то без церемонии теперь… да и сидел-то недолго. Представь: мне конфет привез.
— А по росту меньше. Ну,
так она и сделает. Коли надо,
скажет одиннадцать, а то пятнадцать. И
так как у бедняжки ни защиты, ни семейства, то…
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да на меня смотрит; а я супротив сижу на канапе, и красота со мной, да не
такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
Она, впрочем, мне почти что призналась в этом сама, говоря, что не могла утерпеть, чтоб не поделиться с ним
такою радостью, но что Николай Сергеич стал, по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего не
сказал, «все молчал, даже на вопросы мои не отвечал», и вдруг после обеда собрался и был таков.
— Да уж
так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и
скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
Я нарочно
сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
— А сюда кто-то без вас стучался, —
сказала она
таким тоном, как будто поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?
— Вот, друг мой Елена, —
сказал я, подходя к ней, — в
таких клочьях, как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое дешевое,
так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек стоит. Носи на здоровье.
—
Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и
скажу: нет дома. — И она с лукавством посмотрела на меня, как бы приговаривая: «Вот ведь как это просто делается!»
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, —
сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу.
Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь
так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если
так, то это стыдно, Елена.