Неточные совпадения
Дом большой: мало
ли людей ходит в
такой Ноев ковчег, всех не запомнишь.
— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я ведь
так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь
ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
— Дома, батюшка, дома, — отвечала она, как будто затрудняясь моим вопросом. — Сейчас сама выйдет на вас поглядеть. Шутка
ли! Три недели не видались! Да чтой-то она у нас какая-то стала
такая, — не сообразишь с ней никак: здоровая
ли, больная
ли, бог с ней!
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее
такою, как в этот роковой день. Та
ли, та
ли это Наташа, та
ли это девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая
так весело,
так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та
ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
— До романов
ли, до меня
ли теперь, Наташа! Да и что мои дела! Ничего;
так себе, да и бог с ними! А вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб ты шла к нему?
Я рассчитывал на вас и вчера всю ночь обдумывал один роман,
так, для пробы, и знаете
ли: могла бы выйти премиленькая вещица.
Впрочем, надо сознаться во всем откровенно: от расстройства
ли нерв, от новых
ли впечатлений в новой квартире, от недавней
ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души, которое
так часто приходит ко мне теперь, в моей болезни, по ночам, и которое я называю мистическим ужасом.
— Вы-то здоровы
ли? — отвечал я, —
так еще недавно были больны, а выходите.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он
такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что
ли?
Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Чего доброго, не надоумил
ли его господь и не ходил
ли он в самом деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось в его намерении, — как и должно было случиться, — и вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,и выбирая именно тех, кого наиболее подозревал в
таких же желаниях и чувствах.
—
Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд
ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы и сама угадала. Послушай: я ведь
так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь,
так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя
ли тебе с ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог бы тебя с ней познакомить. Вот ты бы мне все и рассказал про нее.
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня
так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность
ли всей обстановки, впечатление
ли, произведенное Смитом, фантастичность
ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
— Господи Иисусе! — завопила фурия, — да ты кто таков навязался! Ты с ней пришел, что
ли? Да я сейчас к частному приставу! Да меня сам Андрон Тимофеич как благородную почитает! Что она, к тебе, что
ли, ходит? Кто
такой? В чужой дом буянить пришел. Караул!
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не
такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда
ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное дело, мне показалось, что она вовсе не
так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой вопрос: был
ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
— Гм! каков дед, такова и внучка. После все это мне расскажешь. Может быть, можно будет и помочь чем-нибудь,
так чем-нибудь, коль уж она
такая несчастная… Ну, а теперь нельзя
ли, брат, ей сказать, чтоб она ушла, потому что поговорить с тобой надо серьезно.
Во-вторых: если б этот брак и сбылся, то есть в
таком только случае, если у того подлеца есть свой особый, таинственный, никому не известный расчет, по которому этот брак ему выгоден, — расчет, которого я решительно не понимаю, то реши сам, спроси свое собственное сердце: будет
ли она счастлива в этом браке?
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне
так и скажу, в каком ты положении. Не надо
ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а
так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— Но
так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет, что вы как будто и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень сердитесь, — и это понятно! Вы имеете на то все права, и… и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только, что я первый подвернулся; не правда
ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
—
Так уж не хотите
ли вы намекнуть, что я нарочно хочу
так устроить, чтоб он вами тяготился? Вы обижаете меня, Наталья Николаевна.
Если
так, то не лучше
ли каждому высказать свои чувства?
Знаешь
ли ты, Алеша, что я застал Наталью Николаевну среди
таких страданий, что понятно, в какой ад ты обратил для нее эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее жизни.
— Чем, чем вы себя связывали? Что значит в ваших глазах обмануть меня? Да и что
такое обида какой-то девушке! Ведь она несчастная беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит
ли с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
— Могу ль я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до
такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня всегда оправдываешь, а я не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он. А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем
ли он приезжал сюда! Того
ли ожидал!
Вон какой халат на нем: подарили, да стоит
ли он
такого халата?
— А видишь, она как воротилась в Мадрид-то после десятилетнего отсутствия, под чужим именем, то надо было все это разузнать и о Брудершафте, и о старике, и действительно
ли она воротилась, и о птенце, и умерла
ли она, и нет
ли бумаг, и
так далее до бесконечности.
— Мало
ли о чем, — отвечала она серьезно. — Вот хоть бы о том, правду
ли он рассказывает про Наталью Николаевну, что она не оскорбляется, когда он ее в
такое время оставляет одну? Ну, можно
ли так поступать, как он? Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?
— Да что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он
такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а там уж и поздно. «Она, говорит, не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо
ли это, ну, благородно
ли?
— Я ведь только
так об этом заговорила; будемте говорить о самом главном. Научите меня, Иван Петрович: вот я чувствую теперь, что я Наташина соперница, я ведь это знаю, как же мне поступать? Я потому и спросила вас: будут
ли они счастливы. Я об этом день и ночь думаю. Положение Наташи ужасно, ужасно! Ведь он совсем ее перестал любить, а меня все больше и больше любит. Ведь
так?
— Да, пожертвовала, а потом как он начал приезжать ко мне и все больше и больше меня любить,
так я стала задумываться про себя и все думаю: пожертвовать или нет? Ведь это очень худо, не правда
ли?
— Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они
так болтают о нем, что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на все полезное, к чему ведь
такие огромные деньги, не правда
ли? Но ведь когда еще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, —
так что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они
такие искренние и… умные. Учатся. Это все же лучше, чем как другие живут. Ведь
так?
— Вы не хотите со мной ужинать! Ведь это даже смешно. Pardon, mon ami [извините, мой друг (франц.)], но ведь это… возмутительная щепетильность. Это уж самое мелкое самолюбие. Тут замешались чуть
ли не сословные интересы, и бьюсь об заклад, что это
так. Уверяю вас, что вы меня обижаете.
— Ну, не буду, не буду! Успокойтесь! В удивительнейшем расположении духа я сегодня. Мне
так весело, как давно не бывало. Не выпить
ли нам шампанского! Как думаете, мой поэт?
Не правда
ли? — прибавил он, опять нагло мне подмигивая, — ну
так и выбирайте.
— Вот что, молодой мой друг, — начал он, серьезно смотря на меня, — нам с вами эдак продолжать нельзя, а потому лучше уговоримся. Я, видите
ли, намерен был вам кое-что высказать, ну, а вы уж должны быть
так любезны, чтобы согласиться выслушать, что бы я ни сказал. Я желаю говорить, как хочу и как мне нравится, да по-настоящему
так и надо. Ну,
так как же, молодой мой друг, будете вы терпеливы?
Ведь вы от меня, в самой сущности дела, ничего другого и не ожидали, как бы я ни говорил с вами: с раздушенною
ли вежливостью, или как теперь; следовательно, смысл все-таки был бы тот же, как и теперь.
Знаете
ли, что когда-то я из каприза даже был метафизиком и филантропом и вращался чуть
ли не в
таких же идеях, как вы?
Заметьте себе еще: я не конфужу вас, не спрашиваю о том: нет
ли у вас у самого каких-нибудь
таких же тайн, чтоб вашими тайнами оправдать и себя…
— Знаете
ли, князь, я все-таки не понимаю, почему вам вздумалось выбрать именно меня конфидентом [наперсником] ваших тайн и любовных… стремлений.
Он замолчал и пытливо, с той же злобой смотрел на меня, придерживая мою руку своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это дело, почти никому не известное, и нет
ли во всем этом какой-нибудь опасности?
Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его глазах. Он захохотал.
Ах,
так ей нехорошо лежать, надо поправить подушку, чтоб ниже лежала голова, да знаете
ли… не лучше
ли кожаную подушку?
На ее же расспросы: почему ей
так хочется, что ей тяжело, что
ли, у меня?
— И только я от нее это «
так» и выпытала, — заключила Александра Семеновна, отирая свои слезы, — что это она за горемычная
такая? Родимец, что
ли, это? Как вы думаете, Иван Петрович?
В смертельной тоске возвращался я к себе домой поздно вечером. Мне надо было в этот вечер быть у Наташи; она сама звала меня еще утром. Но я даже и не ел ничего в этот день; мысль о Нелли возмущала всю мою душу. «Что же это
такое? — думал я. — Неужели ж это
такое мудреное следствие болезни? Уж не сумасшедшая
ли она или сходит с ума? Но, боже мой, где она теперь, где я сыщу ее!»
Еще раз она остановилась в дверях и шепнула мне: «Я просто пойду и скажу ей, что я
так в нее верила, что приехала не опасаясь… впрочем, что ж я разговариваю; ведь я уверена, что Наташа благороднейшее существо. Не правда
ли?»
— Это
так… но вот, в чем вопрос: составлю
ли я его счастье? Имею
ли я право
так говорить, потому что я его у вас отнимаю. Если вам кажется и мы решим теперь, что с вами он будет счастливее, то… то.
— Говорил. Он говорил, что и вы согласны. Ведь это все только
так,чтоб его утешить, не правда
ли?
Не знаю, впрочем, любила
ли именно одно это:
так, просто, всего его любила, и будь он хоть чем-нибудь другой, с характером иль умнее, я бы, может, и не любила его
так.
— Матушка-то твоя из иностранок, что
ли, была?
Так, что
ли, вы рассказывали, Иван Петрович? — продолжались робкие расспросы старушки.