Неточные совпадения
Но противник его продолжал молчать, как будто не
понимал и даже не слыхал вопроса. Адам Иваныч решился заговорить по-русски.
Было ясно, что старик не только не мог кого-нибудь обидеть, но сам каждую минуту
понимал, что его могут отовсюду выгнать как нищего.
Но бедняк и тут не
понял; он засуетился еще больше прежнего, нагнулся поднять свой платок, старый, дырявый синий платок, выпавший из шляпы, и стал кликать свою собаку, которая лежала не шевелясь на полу и, по-видимому, крепко спала, заслонив свою морду обеими лапами.
Старик с минуту глядел на него, как пораженный, как будто не
понимая, что Азорка уже умер; потом тихо склонился к бывшему слуге и другу и прижал свое бледное лицо к его мертвой морде.
Старик слушал все это, видимо не
понимая и по-прежнему дрожа всем телом.
Я не знал, что сказать, а она, пожалуй, и не
поняла бы меня.
В короткое время своего знакомства с Ихменевым он совершенно узнал, с кем имеет дело, и
понял, что Ихменева надо очаровать дружеским, сердечным образом, надобно привлечь к себе его сердце, и что без этого деньги не много сделают.
Кажется, князь скоро стал
понимать, что он напрасно оскорбил Ихменева.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стану описывать мою встречу с Наташей после такой долгой разлуки. Во все эти четыре года я не забывал ее никогда. Конечно, я сам не
понимал вполне того чувства, с которым вспоминал о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался, что она суждена мне судьбою.
Я, брат, только не умею выразиться, но ты меня
понимаешь; любя говорю.
Он ожидал чего-то непостижимо высокого, такого, чего бы он, пожалуй, и сам не мог
понять, но только непременно высокого; а вместо того вдруг такие будни и все такое известное — вот точь-в-точь как то самое, что обыкновенно кругом совершается.
Старику приносил вести о литературном мире, о литераторах, которыми он вдруг, неизвестно почему, начал чрезвычайно интересоваться; даже начал читать критические статьи Б., про которого я много наговорил ему и которого он почти не
понимал, но хвалил до восторга и горько жаловался на врагов его, писавших в «Северном трутне».
Мне показалось, что горькая усмешка промелькнула на губах Наташи. Она подошла к фортепиано, взяла шляпку и надела ее; руки ее дрожали. Все движения ее были как будто бессознательны, точно она не
понимала, что делала. Отец и мать пристально в нее всматривались.
—
Понимаешь ли ты, Наташа, что ты сделаешь с отцом?
Она молчала; наконец, взглянула на меня как будто с упреком, и столько пронзительной боли, столько страдания было в ее взгляде, что я
понял, какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я
понял, чего стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними словами; я все это
понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжал говорить...
Она только горько улыбнулась в ответ. И к чему я это спросил? Ведь я мог
понять, что все уже было решено невозвратно. Но я тоже был вне себя.
— Неужели ж ты так его полюбила? — вскричал я, с замиранием сердца смотря на нее и почти сам не
понимая, что спрашиваю.
Разве он
понимает, что делает?
Этот стон с такою болью вырвался из ее сердца, что вся душа моя заныла в тоске. Я
понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой. Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до такого сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
Впоследствии я
понял, что и в этом судил пристрастно.
Он был не по летам наивен и почти ничего не
понимал из действительной жизни; впрочем, и в сорок лет ничего бы, кажется, в ней не узнал.
Защити меня, спаси; передай им все причины, все как сам
понял.
А ведь я что
понимаю один-то!
— Я, видишь, Ваня, обещал Анне Андреевне, — начал он, немного путаясь и сбиваясь, — обещал ей… то есть, мы согласились вместе с Анной Андреевной сиротку какую-нибудь на воспитание взять… так, какую-нибудь; бедную то есть и маленькую, в дом, совсем;
понимаешь?
Так ты поговори с ней, эдак знаешь, не от меня, а как бы с своей стороны… урезонь ее…
понимаешь?
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости
понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Как начал мне старик толковать, я и
поняла, что у него на уме.
— Видишь, Ваня, — сказал он вдруг, — мне жаль, мне не хотелось бы говорить, но пришло такое время, и я должен объясниться откровенно, без закорючек, как следует всякому прямому человеку…
понимаешь, Ваня?
Я говорю про то, что было полгода назад,
понимаешь, Ваня!
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она
понимала теперь, как пропал ее медальон!
Она
поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Она была очень ревнива и, не
понимаю каким образом, всегда прощала ему все его ветрености.
И что особенного во мне
понимать?
Я, положим, скажу, и скажу правду, из глубины сердца, что
понимаю, как его оскорбила, до какой степени перед ним виновата.
И хоть мне и больно будет, если он не захочет
понять, чего мне самой стоило все это счастьес Алешей, какие я сама страдания перенесла, то я подавлю свою боль, все перенесу, — но ему и этого будет мало.
— Не
понимаю, как я могла уйти тогда от них;я в горячке была, — проговорила она наконец, смотря на меня таким взглядом, которым не ждала ответа.
Я ведь
понимаю, что это унизительно, да я не стыжусь.
Я-то тебя
понимаю, да они-то тебя не
поймут.
Он и отца принял ужасно небрежно; так небрежно, так небрежно, что я даже не
понимаю, как он туда ездит.
Бедный отец должен перед ним чуть не спину гнуть; я
понимаю, что все это для меня, да мне-то ничего не нужно.
Граф мне руку жмет, глаза у него стали масленые; а отец, хоть он и добрейший, и честнейший, и благороднейший человек, но верьте или не верьте, а чуть не плакал от радости, когда мы вдвоем домой приехали; обнимал меня, в откровенности пустился, в какие-то таинственные откровенности, насчет карьеры, связей, денег, браков, так что я многого и не
понял.
— Какое! Что ты! Это только начало… и потому рассказал про княгиню, что,
понимаешь, я через нее отца в руки возьму, а главная моя история еще и не начиналась.
И потому графиня, которая прежде была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху у княгини, но это в сторону, а вот что главное: Катерину Федоровну я знал еще с прошлого года; но ведь я был тогда еще мальчиком и ничего не мог
понимать, а потому ничего и не разглядел тогда в ней…
— Мой приход к вам в такой час и без доклада — странен и вне принятых правил; но я надеюсь, вы поверите, что, по крайней мере, я в состоянии сознать всю эксцентричность моего поступка. Я знаю тоже, с кем имею дело; знаю, что вы проницательны и великодушны. Подарите мне только десять минут, и я надеюсь, вы сами меня
поймете и оправдаете.
Ты
понимаешь, как я был поражен и испуган.
— Я надеюсь, что
пойму и как должно… оценю то, что вы скажете, — проговорила, запинаясь, Наташа.
Я
понял, что вы сами не хотели брака прежде окончания наших фамильных неприятностей; не хотели нарушать согласия между Алешей и мною, потому что я никогда бы не простил ему его брака с вами; не хотели тоже, чтоб сказали про вас, что вы искали жениха-князя и связей с нашим домом.
— То-то я и говорю, что он такой деликатный. А как хвалил тебя! Я ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все
понимать и чувствовать! А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают! Да что ж, я ведь и в самом деле такой.
— А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне. Как это? Не
понимаю. А знаешь что, Наташа. Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чем свет у тебя буду.