Неточные совпадения
Собака же, покрутившись раза два или три на одном месте, угрюмо укладывалась
у ног его, втыкала свою морду между его сапогами, глубоко вздыхала и, вытянувшись во всю свою длину на полу, тоже
оставалась неподвижною на весь вечер, точно умирала на это время.
На следующий вечер он снова явился к карточному столу и поставил на карту свою лошадь — последнее, что
у него
осталось.
У двадцатидвухлетнего князя, принужденного тогда служить в Москве, в какой-то канцелярии, не
оставалось ни копейки, и он вступал в жизнь как «голяк — потомок отрасли старинной».
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не
оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять
у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Ведь ты их сокровище, все, что
у них
осталось на старости.
Помогайте нам хоть вы, друг наш! вы один только друг
у нас и
остались.
— Послушай, чего ж ты боишься? — начал я. — Я так испугал тебя; я виноват. Дедушка, когда умирал, говорил о тебе; это были последние его слова…
У меня и книги
остались; верно, твои. Как тебя зовут? где ты живешь? Он говорил, что в Шестой линии…
— Батюшка, Николай Сергеич! Да на кого ж я без тебя
останусь! — закричала бедная Анна Андреевна. — Ведь
у меня, кроме тебя, в целом свете нет ник…
Но
у меня
остались прежние сношения; могу кой о чем разведать, с разными тонкими людьми перенюхаться; этим и беру; правда, в свободное, то есть трезвое, время и сам кой-что делаю, тоже через знакомых… больше по разведкам…
— А ведь Азорка-то был прежде маменькин, — сказала вдруг Нелли, улыбаясь какому-то воспоминанию. — Дедушка очень любил прежде маменьку, и когда мамаша ушла от него,
у него и
остался мамашин Азорка. Оттого-то он и любил так Азорку… Мамашу не простил, а когда собака умерла, так сам умер, — сурово прибавила Нелли, и улыбка исчезла с лица ее.
Вот ты говорил теперь целый час о любви к человечеству, о благородстве убеждений, о благородных людях, с которыми познакомился; а спроси Ивана Петровича, что говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж, по здешней отвратительной лестнице, и
оставались здесь
у дверей, благодаря бога за спасение наших жизней и ног?
— А! Так вы не хотите понять с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он не догадается. Но
у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон, как он говорит,
у него
остались на сердце…
— Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он
останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь? Какие
у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то бегаешь, не работаешь…
А она хоть и плюнула ему в его подлое лицо, да ведь
у ней Володька на руках
оставался: умри она, что с ним будет?
Он зафилософствовался до того, что разрушил все, все, даже законность всех нормальных и естественных обязанностей человеческих, и дошел до того, что ничего
у него не
осталось;
остался в итоге нуль, вот он и провозгласил, что в жизни самое лучшее — синильная кислота.
Нет, мой друг: если вы истинный человеколюбец, то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как
у меня, даже и с грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет делать на свете и
останутся одни только дураки.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до сих пор с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы
оставались вдвоем, и она смотрит на меня с своей постели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что
у ней на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшими пальчиками.
На четвертый день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел
у Наташи. Нам было тогда о чем говорить. Уходя же из дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал.
Оставшись у Наташи почти нечаянно, я был спокоен насчет Нелли: она
оставалась не одна. С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
— Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не
останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не
у одного человека прошу, я
у всех прошу, а все не один человек;
у одного стыдно, а
у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я
у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!
Когда же мы
остались вдвоем, я объявил, что
у меня есть для нее сто пятьдесят рублей,на всякий случай.
— Ваня! — сказала мне Наташа, взволнованная и измученная, когда они вышли, — ступай за ними и ты и… не приходи назад:
у меня будет Алеша до вечера, до восьми часов; а вечером ему нельзя, он уйдет. Я
останусь одна… Приходи часов в девять. Пожалуйста.
Было
у меня всегда непреодолимое желание, даже мучение, когда я
оставалась одна, о том, чтоб он был ужасно и вечно счастлив.
Видно было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (все, что
у ней
осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
— Вот что, Ваня, — сказала Нелли, когда мы
остались вдвоем, — я знаю, они думают, что я с ними поеду; но я не поеду, потому что не могу, и
останусь пока
у тебя, и мне это надо было сказать тебе.
Решили, что я
останусь ночевать. Старик обделал дело. Доктор и Маслобоев простились и ушли.
У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.
Расскажи же ему, как умирала мамаша, как я
осталась одна
у Бубновой; расскажи, как ты видел меня
у Бубновой, все, все расскажи и скажи тут же, что я лучше хотела быть
у Бубновой, а к нему не пошла…
Неточные совпадения
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а
у вотчины //
Останутся луга. // Так будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка // И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. // Роман за караульного //
Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
У батюшки,
у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг
у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда
оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков
оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся
у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.