Неточные совпадения
Казалось, эти два существа целый день лежат где-нибудь мертвые и, как зайдет солнце, вдруг оживают единственно для
того,
чтоб дойти до кондитерской Миллера и
тем исполнить какую-то таинственную, никому
не известную обязанность.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что
не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия,
чтоб повернуть дело в свою пользу,
то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Но
не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так, что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, —
не оттого, что
не удалась мне моя карьера и что
не было у меня еще ни славы, ни денег;
не оттого, что я еще
не какой-нибудь «атташе» и далеко было до
того,
чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
— Обещал, все обещал. Он ведь для
того меня и зовет теперь,
чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он
не знает, что делает. Он, может быть, как и венчаются-то,
не знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет…
Не хочу я,
чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Я, например, если
не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что роман глупость, а теперь только так про него рассказал,
чтоб выслушать ваше решение), — если
не удастся роман,
то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем
тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни за что
не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи,
чтоб не раздражить до времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
И говорю про это так откровенно, так прямо именно для
того,
чтоб ты никак
не мог ошибиться в словах моих, — прибавил он, воспаленными глазами смотря на меня и, видимо, избегая испуганных взглядов жены.
— Так неужели ж никогда, никогда
не кончится этот ужасный раздор! — вскричал я грустно. — Неужели ж ты до
того горда, что
не хочешь сделать первый шаг! Он за тобою; ты должна его первая сделать. Может быть, отец только
того и ждет,
чтоб простить тебя… Он отец; он обижен тобою! Уважь его гордость; она законна, она естественна! Ты должна это сделать. Попробуй, и он простит тебя без всяких условий.
— Без условий! Это невозможно; и
не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После
того как я их покинула, может быть,
не было дня,
чтоб я об этом
не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа.
То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно
не ехал! А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал,
чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой
не виноват, ни в чем! Ни в чем!
Меня влекло сюда, в такой час,
не одно это… я пришел сюда… (и он почтительно и с некоторою торжественностью приподнялся с своего места) я пришел сюда для
того,
чтоб стать вашим другом!
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и
не слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она для
того и ждала меня,
чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет
не сейчас, а когда я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
Она сама просила меня,
чтоб я, раз навсегда,
не присылал ей писем, после
того как я однажды послал было ей известие во время болезни Наташи.
Я ведь, брат, по натуре моей и по социальному моему положению принадлежу к
тем людям, которые сами путного ничего
не делают, а другим наставления читают,
чтоб делали.
Если она мне уже
не дочь,
то она все-таки слабое, незащищенное и обманутое существо, которое обманывают еще больше,
чтоб погубить окончательно.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и
то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже
не хотел встать,
чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в
том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь
не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам
не мог быть сегодня у графини,
то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
Последние же слова ее князю о
том, что он
не может смотреть на их отношения серьезно, фраза об извинении по обязанности гостеприимства, ее обещание, в виде угрозы, доказать ему в этот же вечер, что она умеет говорить прямо, — все это было до такой степени язвительно и немаскировано, что
не было возможности,
чтоб князь
не понял всего этого.
— Вот она: ни одним словом, ни одним намеком обо мне
не беспокоить Алешу ни сегодня, ни завтра. Ни одного упрека за
то, что он забыл меня; ни одного наставления. Я именно хочу встретить его так, как будто ничего между нами
не было,
чтоб он и заметить ничего
не мог. Мне это надо. Дадите вы мне такое слово?
— Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда
не слыхал такого; и от всего вашего общества тоже никогда
не слыхал. У вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле,
чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это
не в тысячу раз невозможнее, чем
то, об чем мы говорим и что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера говорили…
— Так вы все-таки упрямитесь и
не хотите понять с двух слов, несмотря на
то что все это наизусть знаете? Вы непременно хотите,
чтоб я вам все прямо высказала?
— Я говорю, — настойчиво перебила Наташа, — вы спросили себя в
тот вечер: «Что теперь делать?» — и решили: позволить ему жениться на мне,
не в самом деле, а только так, на словах,
чтоб только его успокоить. Срок свадьбы, думали вы, можно отдалять сколько угодно; а между
тем новая любовь началась; вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви вы все и основали.
В
ту самую минуту, когда он, в
тот вечер, открывается этой девушке, что
не может ее любить, потому что долг и другая любовь запрещают ему, — эта девушка вдруг выказывает пред ним столько благородства, столько сочувствия к нему и к своей сопернице, столько сердечного прощения, что он хоть и верил в ее красоту, но и
не думал до этого мгновения,
чтоб она была так прекрасна!
— В какое же положение вы сами ставите себя, Наталья Николаевна, подумайте! Вы непременно настаиваете, что с моей стороны было вам оскорбление. Но ведь это оскорбление так важно, так унизительно, что я
не понимаю, как можно даже предположить его,
тем более настаивать на нем. Нужно быть уж слишком ко всему приученной,
чтоб так легко допускать это, извините меня. Я вправе упрекать вас, потому что вы вооружаете против меня сына: если он
не восстал теперь на меня за вас,
то сердце его против меня…
— Нет, отец, нет, — вскричал Алеша, — если я
не восстал на тебя,
то верю, что ты
не мог оскорбить, да и
не могу я поверить,
чтоб можно было так оскорблять!
Впрочем, может быть, для
того,
чтоб поддержать отечественную торговлю и промышленность, —
не знаю наверно; помню только, что я шел тогда по улице пьяный, упал в грязь, рвал на себе волосы и плакал о
том, что ни к чему
не способен.
— Хорошо, так и быть; я, брат, вообще употребляюсь иногда по иным делам. Но рассуди: мне ведь иные и доверяются-то потому, что я
не болтун. Как же я тебе буду рассказывать? Так и
не взыщи, если расскажу вообще, слишком вообще, для
того только,
чтоб доказать: какой, дескать, он выходит подлец. Ну, начинай же сначала ты, про свое.
— С Наташей вы познакомитесь и
не будете раскаиваться, — сказал я. — Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для
того только,
чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О деле же этом
не тоскуйте очень. Время и без ваших забот решит. Ведь вы едете в деревню?
Ведь вы сообразите только, что если
не будет
того, что мне хочется,
то все мое вдохновение пройдет, пропадет, улетучится, и вы ничего
не услышите; ну, а ведь вы здесь единственно для
того,
чтоб что-нибудь услышать.
— Да, сержусь! — вскричал я, уже
не сдерживая себя, — я
не хочу,
чтоб вы говорили теперь о Наталье Николаевне…
то есть говорили в таком тоне. Я… я
не позволю вам этого!
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть
не может), если б могло быть,
чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так,
чтоб не побоялся изложить
не только
то, что он боится сказать и ни за что
не скажет людям,
не только
то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и
то, в чем боится подчас признаться самому себе, —
то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
Заметьте себе еще: я
не конфужу вас,
не спрашиваю о
том: нет ли у вас у самого каких-нибудь таких же тайн,
чтоб вашими тайнами оправдать и себя…
Он замолчал и пытливо, с
той же злобой смотрел на меня, придерживая мою руку своей рукой, как бы боясь,
чтоб я
не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это дело, почти никому
не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его глазах. Он захохотал.
— Добрые люди и
не ждут,
чтоб им прежде делали, Нелли. Они и без этого любят помогать
тем, кто нуждается. Полно, Нелли; на свете очень много добрых людей. Только твоя-то беда, что ты их
не встречала и
не встретила, когда было надо.
— Более всего надо беречь свое здоровье, — говорил он догматическим тоном, — и во-первых, и главное, для
того чтоб остаться в живых, а во-вторых, чтобы всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия в жизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести,
то забывайте их или лучше всего старайтесь о них
не думать. Если же
не имеете никаких горестей,
то… также о них
не думайте, а старайтесь думать об удовольствиях… о чем-нибудь веселом, игривом…
Она, может быть, хочет говорить с тобой, чувствует потребность раскрыть перед тобой свое сердце,
не умеет, стыдится, сама
не понимает себя, ждет случая, а ты, вместо
того чтоб ускорить этот случай, отдаляешься от нее, сбегаешь от нее ко мне и даже, когда она была больна, по целым дням оставлял ее одну.
— Нет, Ваня,
не то; ведь я
не так глуп,
чтоб задавать такие вопросы; но в том-то и дело, что я тут сам ничего
не знаю. Я спрашиваю себя и
не могу ответить. А ты смотришь со стороны и, может, больше моего знаешь… Ну, хоть и
не знаешь,
то скажи, как тебе кажется?
Я рассказал все в
тот же день Анне Андреевне,
чтоб обрадовать старушку, умоляя ее, между прочим,
не заглядывать ему теперь в лицо с особенным видом,
не вздыхать,
не делать намеков и, одним словом, ни под каким видом
не показывать, что ей известна эта последняя его выходка.
Вероятно, он приехал с
тем,
чтоб оглядеть местность, разузнать положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти тысяч рублей перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он
не раз подслуживался графу N, сластолюбивому старику, в такого рода делах. Но он ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело
не пошло на лад, тотчас же переменил тон и с злою радостию поспешил оскорбить ее,
чтоб не уходить по крайней мере даром.
Тут я подумала: верно, расспрашивает, и испугалась еще больше, и когда пришла домой,
то мамаше ничего
не сказала,
чтоб мамаша опять
не сделалась больна.
Мамаша мне сперва
не поверила, а потом так обрадовалась, что весь вечер меня расспрашивала, целовала и плакала, и когда я уж ей все рассказала,
то она мне вперед приказала:
чтоб я никогда
не боялась дедушку и что, стало быть, дедушка любит меня, коль нарочно приходил ко мне.
— Я его три недели
не видела, — начала Нелли, — до самой зимы. Тут зима стала, и снег выпал. Когда же я встретила дедушку опять, на прежнем месте,
то очень обрадовалась… потому что мамаша тосковала, что он
не ходит. Я, как увидела его, нарочно побежала на другую сторону улицы,
чтоб он видел, что я бегу от него.