Неточные совпадения
— Швернот! вас-фюр-эйне-гешихте [Вот беда! что за история! (нем.).]! — говорили немцы, выпуча
глаза друг
на друга.
Она давно уже приметила, что я смотрю с бесконечной любовью
на ее бесценную Наташу; что у меня дух занимается и темнеет в
глазах, когда я с ней заговариваю, и что и Наташа тоже как-то яснее, чем прежде,
на меня поглядывает.
— Или вот, например, табакерку дадут… Что ж?
На милость ведь нет образца. Поощрить захотят. А кто знает, может и ко двору попадешь, — прибавил он полушепотом и с значительным видом, прищурив свой левый
глаз, — или нет? Или еще рано ко двору-то?
Костюм мой был жалок и худо
на мне сидел; лицом я осунулся, похудел, пожелтел, — а все-таки далеко не похож был я
на поэта, и в
глазах моих все-таки не было ничего великого, о чем так хлопотал когда-то добрый Николай Сергеич.
Да, не в духе был старик. Не было б у него своей раны
на сердце, не заговорил бы он со мной о голодной музе. Я всматривался в его лицо: оно пожелтело, в
глазах его выражалось какое-то недоумение, какая-то мысль в форме вопроса, которого он не в силах был разрешить. Был он как-то порывист и непривычно желчен. Жена взглядывала
на него с беспокойством и покачивала головою. Когда он раз отвернулся, она кивнула мне
на него украдкой.
Три недели как мы не видались. Я глядел
на нее с недоумением и страхом. Как переменилась она в три недели! Сердце мое защемило тоской, когда я разглядел эти впалые бледные щеки, губы, запекшиеся, как в лихорадке, и
глаза, сверкавшие из-под длинных, темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью.
Но и в его
глазах сияла любовь, и он с восторгом смотрел
на нее.
Я еще долго стоял
на месте, провожая ее
глазами.
Помню, я стоял спиной к дверям и брал со стола шляпу, и вдруг в это самое мгновение мне пришло
на мысль, что когда я обернусь назад, то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет
на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет, станет передо мной, уставится
на меня своими мутными
глазами и вдруг засмеется мне прямо в
глаза долгим, беззубым и неслышным смехом, и все тело его заколышется и долго будет колыхаться от этого смеха.
Долго никто не показывался, как будто дверь отворялась сама собой; вдруг
на пороге явилось какое-то странное существо; чьи-то
глаза, сколько я мог различить в темноте, разглядывали меня пристально и упорно.
И говорю про это так откровенно, так прямо именно для того, чтоб ты никак не мог ошибиться в словах моих, — прибавил он, воспаленными
глазами смотря
на меня и, видимо, избегая испуганных взглядов жены.
Я едва верил
глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою смотрела
на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как пропал ее медальон!
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех
глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел
на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать
на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение
на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Но лишь только он услышал ее крик, безумная ярость сверкнула в
глазах его. Он схватил медальон, с силою бросил его
на пол и с бешенством начал топтать ногою.
Князь рассчитал, что все-таки полгода должны были взять свое, что Наташа уже не имела для его сына прелести новизны и что теперь он уже не такими
глазами будет смотреть
на будущую свою невесту, как полгода назад.
Я застал Наташу одну. Она тихо ходила взад и вперед по комнате, сложа руки
на груди, в глубокой задумчивости. Потухавший самовар стоял
на столе и уже давно ожидал меня. Молча и с улыбкою протянула она мне руку. Лицо ее было бледно, с болезненным выражением. В улыбке ее было что-то страдальческое, нежное, терпеливое. Голубые ясные
глаза ее стали как будто больше, чем прежде, волосы как будто гуще, — все это так казалось от худобы и болезни.
Она засыпала меня вопросами. Лицо ее сделалось еще бледнее от волнения. Я рассказал ей подробно мою встречу с стариком, разговор с матерью, сцену с медальоном, — рассказал подробно и со всеми оттенками. Я никогда ничего не скрывал от нее. Она слушала жадно, ловя каждое мое слово. Слезы блеснули
на ее
глазах. Сцена с медальоном сильно ее взволновала.
Наташа побледнела и встала с места. Вдруг
глаза ее загорелись. Она стала, слегка опершись
на стол, и в волнении смотрела
на дверь, в которую должен был войти незваный гость.
Правильный овал лица несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкие губы, красиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб,
на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большие
глаза — все это составляло почти красавца, а между тем лицо его не производило приятного впечатления.
Маленькая, с сверкающими, черными, какими-то нерусскими
глазами, с густейшими черными всклоченными волосами и с загадочным, немым и упорным взглядом, она могла остановить внимание даже всякого прохожего
на улице.
Она вдруг нахмурила свои брови и даже с каким-то испугом взглянула
на меня. Потом потупилась, молча повернулась и тихо пошла из комнаты, не удостоив меня ответом, совершенно как вчера. Я с изумлением провожал ее
глазами. Но она остановилась
на пороге.
— Разумеется, не лгал. Мне кажется, и думать об этом нечего. Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я такое в
глазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Неужели человек может быть способен
на такую обиду?
Она была горда, и благородно горда, и не могла перенести, если то, что считала выше всего, предалось бы
на посмеяние в ее же
глазах.
— Нет, видишь, Ваня, — продолжала она, держа одну свою ручку
на моем плече, другою сжимая мне руку, а глазками заискивая в моих
глазах, — мне показалось, что он был как-то мало проникнут… он показался мне таким уж mari [мужем (франц.)], — знаешь, как будто десять лет женат, но все еще любезный с женой человек.
Она не отвечала, но долго-долго и пристально
на меня смотрела своими выразительными черными
глазами.
И вчера и третьего дня, как приходила ко мне, она
на иные мои вопросы не проговаривала ни слова, а только начинала вдруг смотреть мне в
глаза своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела
на меня некоторое время во все
глаза.
— Вот, брат, целый час жду тебя и, признаюсь, никак не ожидал… тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне
на Елену. В
глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его было бледнее обыкновенного.
Глаза его сверкали. Я долго смотрел
на него молча. Мне хотелось проникнуть в его тайную мысль.
— Да (и старик покраснел и опустил
глаза); смотрю я, брат,
на твою квартиру…
на твои обстоятельства… и как подумаю, что у тебя могут быть другие экстренные траты (и именно теперь могут быть), то… вот, брат, сто пятьдесят рублей,
на первый случай…
Она быстро взглянула
на меня, вспыхнула, опустила
глаза и, ступив ко мне два шага, вдруг обхватила меня обеими руками, а лицом крепко-крепко прижалась к моей груди. Я с изумлением смотрел
на нее.
Мы вошли к Наташе. В ее комнате не было никаких особенных приготовлений; все было по-старому. Впрочем, у нее всегда было все так чисто и мило, что нечего было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед дверью. Я поражен был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул
на одно мгновение
на ее помертвевших щеках.
Глаза были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула князю руку, приметно суетясь и теряясь.
На меня же она и не взглянула. Я стоял и ждал молча.
Он в восторге покрывал ее руки поцелуями, жадно смотрел
на нее своими прекрасными
глазами, как будто не мог наглядеться. Я взглянул
на Наташу и по лицу ее угадал, что у нас были одни мысли: он был вполне невинен. Да и когда, как этот невинныймог бы сделаться виноватым? Яркий румянец прилил вдруг к бледным щекам Наташи, точно вся кровь, собравшаяся в ее сердце, отхлынула вдруг в голову.
Глаза ее засверкали, и она гордо взглянула
на князя.
Я смело смотрю в
глаза всему и всем
на свете.
Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и нескрываемый презрительный тон ее слов изумили меня до последней крайности. Стало быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно решилась
на разрыв. Может быть, даже с нетерпением ждала князя, чтобы разом все прямо в
глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх и томительное ожидание.
— Зачем, зачем он умер? — спросила она с видом глубочайшей грусти, мельком взглянув
на меня и вдруг опять опустив
глаза.
Вошел старик, в халате, в туфлях; он жаловался
на лихорадку. но с нежностью посмотрел
на жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней, как нянька, смотрел ей в
глаза, даже робел перед нею. Во взглядах его было столько нежности. Он был испуган ее болезнью; чувствовал, что лишится всего в жизни, если и ее потеряет.
Этот нагло скептический вопрос произвел
на меня такое же впечатление, как будто князь мне плюнул прямо в
глаза.
— То-то. Разумеется, что же тут такого? А вот они (она указала
глазами на группу, сидевшую за самоваром), они, наверно, сказали бы, что это нехорошо. Правы они или нет?
Мне кажется, князь это приметил по моим
глазам и с насмешкою смотрел
на меня во все продолжение моей фразы, как бы наслаждаясь моим малодушием и точно подзадоривая меня своим взглядом: «А что, не посмел, сбрендил, то-то, брат!» Это наверно так было, потому что он, когда я кончил, расхохотался и с какой-то протежирующей лаской потрепал меня по колену.
Князь вздрогнул, переменился в лице и уставился
на меня своими воспаленными
глазами; в его взгляде было недоумение и бешенство.
Он замолчал и пытливо, с той же злобой смотрел
на меня, придерживая мою руку своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это дело, почти никому не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его
глазах. Он захохотал.
Ну-с, наконец, третья причина моих с вами откровенностей это… (да ведь вы угадали же, мой милый), да, мне действительно хотелось поплевать немножко
на все это дело, и поплевать именно в ваших
глазах.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до сих пор с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных
глаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она смотрит
на меня с своей постели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней
на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшими пальчиками.
Но вдруг пораженная ангельской добротою обиженного ею старичка и терпением, с которым он снова разводил ей третий порошок, не сказав ей ни одного слова упрека, Нелли вдруг притихла. Насмешка слетела с ее губок, краска ударила ей в лицо,
глаза повлажнели; она мельком взглянула
на меня и тотчас же отворотилась. Доктор поднес ей лекарство. Она смирно и робко выпила его, схватив красную пухлую руку старика, и медленно поглядела ему в
глаза.
— Ведь вы ее любите же очень, — отвечала Нелли, не подымая
на меня
глаз. — А коли любите, стало быть, замуж ее возьмете, когда тот уедет.
— Не хочу, потому что вы злой. Да, злой, злой, — прибавила она, подымая голову и садясь
на постели против старика. — Я сама злая, и злее всех, но вы еще злее меня!.. — Говоря это, Нелли побледнела,
глаза ее засверкали; даже дрожавшие губы ее побледнели и искривились от прилива какого-то сильного ощущения. Старик в недоумении смотрел
на нее.
Она вздрогнула, взглянула
на меня, чашка выскользнула из ее рук, упала
на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув
на меня и уверившись, что я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный стыд. Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни слова не промолвили дорогою. Придя домой, я сел; Нелли стояла передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю
глаза. Она не могла смотреть
на меня.
Она взглянула
на меня, слезы брызнули из ее
глаз, и она бросилась ко мне
на грудь.
Нелли бегло взглянула
на меня своими черными
глазами, как будто призывая меня
на помощь. Она как-то неровно и тяжело дышала.