Неточные совпадения
У Миллера он
начал являться недавно, неизвестно откуда и всегда вместе
с своей собакой.
Посетители кондитерской наконец
начали всячески обходить старика и даже не садились
с ним рядом, как будто он внушал им омерзение.
— Послушайте, — сказал я, почти не зная,
с чего и
начать, — не горюйте об Азорке. Пойдемте, я вас отвезу домой. Успокойтесь. Я сейчас схожу за извозчиком. Где вы живете?
Душа его жаждала отличий, возвышений, карьеры, и, рассчитав, что
с своею женой он не может жить ни в Петербурге, ни в Москве, он решился, в ожидании лучшего,
начать свою карьеру
с провинции.
— Я, видишь, Ваня, обещал Анне Андреевне, —
начал он, немного путаясь и сбиваясь, — обещал ей… то есть, мы согласились вместе
с Анной Андреевной сиротку какую-нибудь на воспитание взять… так, какую-нибудь; бедную то есть и маленькую, в дом, совсем; понимаешь?
Бывали случаи, когда Анна Андреевна тосковала до изнеможения, плакала, называла при мне Наташу самыми милыми именами, горько жаловалась на Николая Сергеича, а при нем
начинала намекать,хоть и
с большою осторожностью, на людскую гордость, на жестокосердие, на то, что мы не умеем прощать обид и что бог не простит непрощающих, но дальше этого при нем не высказывалась.
— Бесхарактерный он, бесхарактерный мальчишка, бесхарактерный и жестокосердый, я всегда это говорила, —
начала опять Анна Андреевна. — И воспитывать его не умели, так, ветрогон какой-то вышел; бросает ее за такую любовь, господи боже мой! Что
с ней будет,
с бедняжкой! И что он в новой-то нашел, удивляюсь!
Но лишь только он услышал ее крик, безумная ярость сверкнула в глазах его. Он схватил медальон,
с силою бросил его на пол и
с бешенством
начал топтать ногою.
С самого
начала, когда они еще жили вместе, Алеша сильно поссорился за это
с отцом.
— Я все тебя ждала, Ваня, —
начала она вновь
с улыбкой, — и знаешь, что делала? Ходила здесь взад и вперед и стихи наизусть читала; помнишь, — колокольчик, зимняя дорога: «Самовар мой кипит на дубовом столе…», мы еще вместе читали...
Начинает лучами
с морозом играть...
Я не пришла к нему
с самого
начала, я не каялась потом перед ним в каждом движении моего сердца,
с самого
начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, — то, что я ушла от них и вся отдалась моему любовнику.
— Надо кончить
с этой жизнью. Я и звала тебя, чтоб выразить все, все, что накопилось теперь и что я скрывала от тебя до сих пор. — Она всегда так
начинала со мной, поверяя мне свои тайные намерения, и всегда почти выходило, что все эти тайны я знал от нее же.
Наконец мы приехали на Васильевский. Она остановила извозчика в
начале Шестой линии и спрыгнула
с дрожек,
с беспокойством озираясь кругом.
— Позвольте спросить, —
начал я, — что такое здесь эта девочка и что делает
с ней эта гадкая баба? Не думайте, пожалуйста, что я из простого любопытства расспрашиваю. Эту девочку я встречал и по одному обстоятельству очень ею интересуюсь.
Мы, разумеется,
начали разговор о вчерашнем. Меня особенно поразило то, что мы совершенно сходимся
с ней в впечатлении нашем о старом князе: ей он решительно не нравился, гораздо больше не нравился, чем вчера. И когда мы перебрали по черточкам весь его вчерашний визит, Наташа вдруг сказала...
— Да как же бы он мог в такомслучае
начать хитрить и… лгать? — спросила она
с надменным недоумением.
И вчера и третьего дня, как приходила ко мне, она на иные мои вопросы не проговаривала ни слова, а только
начинала вдруг смотреть мне в глаза своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе
с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
Я нагнулся к ней: она была опять вся в жару;
с ней был опять лихорадочный кризис. Я
начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если она хочет остаться у меня, то я никуда ее не отдам. Говоря это, я снял пальто и фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я не решился.
— Я к тебе на минутку, Наташа, —
начал я, — посоветоваться: что мне делать
с моей гостьей? — И я
начал поскорей рассказывать все про Елену. Наташа выслушала меня молча.
Он сидел потупившись,
с важным и соображающим видом и, несмотря на свою торопливость и на «коротко и ясно», не находил слов для
начала речи. «Что-то будет?» — подумал я.
Попреки, унижения, подруга мальчишки, который уж и теперь тяготится ее любовью, а как женится — тотчас же
начнет ее не уважать, обижать, унижать; в то же время сила страсти
с ее стороны, по мере охлаждения
с другой; ревность, муки, ад, развод, может быть, само преступление… нет, Ваня!
И какая у него является тактика:
начинает сам говорить мне вы.Но
с этого дня я хочу, чтоб у него всегда были добрые минуты, и сделаю так!
— Но если у тебя доставало времени бывать
с утра до вечера у Катерины Федоровны… —
начал было князь.
— Говори, говори, Алеша! — сказал князь. — То, что ты предлагаешь нам, очень умно. Может быть,
с этого и надо было
начать, — прибавил он, взглянув на Наташу.
Она встала и
начала говорить стоя, не замечая того от волнения. Князь слушал, слушал и тоже встал
с места. Вся сцена становилась слишком торжественною.
— Но позвольте же наконец, —
начал князь
с некоторым нетерпением, — на каком основании приписываете вы мне все эти… преступления? Ведь это одни только ваши догадки, ничем не доказанные…
«Я встала и не хотела
с ним говорить, — рассказывала Нелли, — я его очень боялась; он
начал говорить про Бубнову, как она теперь сердится, что она уж не смеет меня теперь взять, и
начал вас хвалить; сказал, что он
с вами большой друг и вас маленьким мальчиком знал.
— Ну, так и кончено. Теперь же, Ваня, —
начал он
с некоторою торжественностью, — я имею к тебе одну просьбицу. Ты же исполни. Расскажи мне по возможности подробнее, что у тебя за дела, куда ты ходишь, где бываешь по целым дням? Я хоть отчасти и слышал и знаю, но мне надобно знать гораздо подробнее.
Попросив извинения у князя, я стал одеваться. Он
начал уверять меня, что туда не надо никаких гардеробов, никаких туалетов. «Так, разве посвежее что-нибудь! — прибавил он, инквизиторски оглядев меня
с головы до ног, — знаете, все-таки эти светские предрассудки… ведь нельзя же совершенно от них избавиться. Этого совершенства вы в нашем свете долго не найдете», — заключил он,
с удовольствием увидав, что у меня есть фрак.
— Меня чрезвычайно заботит теперь одно обстоятельство, Иван Петрович, —
начал он, — о котором я хочу прежде всего переговорить
с вами и попросить у вас совета: я уж давно решил отказаться от выигранного мною процесса и уступить спорные десять тысяч Ихменеву. Как поступить?
Он именно настаивал на том, что весь этот дух реформ и исправлений слишком скоро принесет известные плоды; что, увидя эти плоды, возьмутся за ум и что не только в обществе (разумеется, в известной его части) пройдет этот новый дух, но увидят по опыту ошибку и тогда
с удвоенной энергией
начнут поддерживать старое.
Алеша сидел тут же и
с нетерпением ждал, как-то мы
начнем.
— Что ж вы ничего не говорите? —
начал он,
с улыбкою смотря на нас. — Сошлись и молчат.
— Ах, Алеша, какой ты… мы сейчас, — отвечала Катя. — Нам ведь так много надо переговорить вместе, Иван Петрович, что не знаю,
с чего и
начать. Мы очень поздно знакомимся; надо бы раньше, хоть я вас и давным-давно знаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать…
Она
с жаром
начала укорять его, доказывать, что отец для того и
начал хвалить Наташу, чтоб обмануть его видимою добротою, и все это
с намерением расторгнуть их связь, чтоб невидимо и неприметно вооружить против нее самого Алешу.
Она очень любила мыслить и добиваться истины, но была до того не педант, до того
с ребяческими, детскими выходками, что вы
с первого взгляда
начинали любить в ней все ее оригинальности и мириться
с ними.
Я предчувствовал еще
с самого
начала, что все это преднамеренно и к чему-нибудь клонится; но я был в таком положении, что во что бы то ни стало должен был его дослушать.
— Вот что, молодой мой друг, —
начал он, серьезно смотря на меня, — нам
с вами эдак продолжать нельзя, а потому лучше уговоримся. Я, видите ли, намерен был вам кое-что высказать, ну, а вы уж должны быть так любезны, чтобы согласиться выслушать, что бы я ни сказал. Я желаю говорить, как хочу и как мне нравится, да по-настоящему так и надо. Ну, так как же, молодой мой друг, будете вы терпеливы?
От скуки я
начал знакомиться
с хорошенькими девочками…
Я и не заметил, как дошел домой, хотя дождь мочил меня всю дорогу. Было уже часа три утра. Не успел я стукнуть в дверь моей квартиры, как послышался стон, и дверь торопливо
начала отпираться, как будто Нелли и не ложилась спать, а все время сторожила меня у самого порога. Свечка горела. Я взглянул в лицо Нелли и испугался: оно все изменилось; глаза горели, как в горячке, и смотрели как-то дико, точно она не узнавала меня.
С ней был сильный жар.
Она ждала нашего гнева, думала, что ее
начнут бранить, упрекать, и, может быть, ей, бессознательно, того только и хотелось в эту минуту, — чтоб иметь предлог тотчас же заплакать, зарыдать, как в истерике, разбросать опять порошки, как давеча, и даже разбить что-нибудь
с досады, и всем этим утолить свое капризное, наболевшее сердечко.
Тотчас же она явилась у нас, привезя
с собой на извозчике целый узел. Объявив
с первого слова, что теперь и не уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем были сиропы, варенья для больной, цыплята и курица, в случае если больная
начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (на случай если доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно на целый лазарет.
С своей стороны, старичок
начал ездить к нам каждый день, а иногда и по два раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем выздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он не мог прожить дня, не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных.
— Я хочу к ней и
с ней буду жить, —
начала опять Нелли, робко взглянув на меня.
Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще
с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда произносили при ней имя Ихменева. Старик
начал дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместо дочери?
Алеша довольно часто бывал у Наташи, но все на минутку; один раз только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входил он обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа так нежно, так ласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко мне он тоже
начал ходить очень часто, почти каждый день. Правда, он очень мучился, но не мог и минуты пробыть один
с своей тоской и поминутно прибегал ко мне за утешением.
Он
начинал горячо и нежно: он обращался к ней
с прощением и звал ее к себе.
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик
начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление,
с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала
с отцом и матерью.
— Что
с ним делать теперь! И как он мог оставить вас для меня, не понимаю! — воскликнула Катя. — Вот как теперь увидала вас и не понимаю! — Наташа не отвечала и смотрела в землю. Катя помолчала немного и вдруг, поднявшись со стула, тихо обняла ее. Обе, обняв одна другую, заплакали. Катя села на ручку кресел Наташи, не выпуская ее из своих объятий, и
начала целовать ее руки.