Неточные совпадения
Все мы так тогда думали. Он
ждал дочь всеми желаниями своего сердца, но он
ждал ее одну, раскаявшуюся, вырвавшую из своего сердца даже воспоминания о своем Алеше. Это
было единственным условием прощения, хотя и не высказанным, но, глядя на него, понятным и несомненным.
Между нами уже давно
было условлено, чтоб она ставила свечку на окно, если ей очень и непременно надо меня видеть, так что если мне случалось проходить близко (а это случалось почти каждый вечер), то я все-таки, по необыкновенному свету в окне, мог догадаться, что меня
ждут и что я ей нужен.
— Так неужели ж никогда, никогда не кончится этот ужасный раздор! — вскричал я грустно. — Неужели ж ты до того горда, что не хочешь сделать первый шаг! Он за тобою; ты должна его первая сделать. Может
быть, отец только того и
ждет, чтоб простить тебя… Он отец; он обижен тобою! Уважь его гордость; она законна, она естественна! Ты должна это сделать. Попробуй, и он простит тебя без всяких условий.
— Не понимаю, как я могла уйти тогда от них;я в горячке
была, — проговорила она наконец, смотря на меня таким взглядом, которым не
ждала ответа.
Напротив, вы даже показали пренебрежение к нам и, может
быть,
ждали той минуты, когда я сам приду просить вас сделать нам честь отдать вашу руку моему сыну.
—
Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может
быть, на чужих руках; так или нет?
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не слушала. Заметно
было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней
есть и что она для того и
ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я
буду уходить. Так всегда у нас
было. Я уж применился к ней и
ждал.
Мы приехали и остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там не
было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка
поджидал нас у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.
— Этого я еще наверно не знаю и, признаюсь,
ждал тебя, чтоб с тобой посоветоваться. Ну на каком, например, основании я
буду ее у себя держать?
Она
ждала меня с лихорадочным нетерпением и встретила упреками; сама же
была в страшном беспокойстве: Николай Сергеич сейчас после обеда ушел со двора, а куда — неизвестно.
На Толкучем можно
было очень дешево купить хорошенькое и простенькое платьице. Беда
была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не
было денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно место, где
была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как будто чего-то
ждала.
— Вот, брат, целый час
жду тебя и, признаюсь, никак не ожидал… тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне на Елену. В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его
было бледнее обыкновенного.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так:
подождем.
Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и, может
быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— Нелли, кто ж он
был такой прежде? — спросил я,
подождав немного.
— Нелли, — сказал я, — вот ты теперь больна, расстроена, а я должен тебя оставить одну, взволнованную и в слезах. Друг мой! Прости меня и узнай, что тут
есть тоже одно любимое и непрощенное существо, несчастное, оскорбленное и покинутое. Она
ждет меня. Да и меня самого влечет теперь после твоего рассказа так, что я, кажется, не перенесу, если не увижу ее сейчас, сию минуту…
Он ошибся именем и не заметил того, с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не
было. Я подергал ручку замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас. В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны
были некоторые приготовления: все
было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено; в печи горел огонь; на столе стояла какая-то новая посуда. Видно
было, что нас
ждали. Мавра бросилась снимать наши пальто.
Мы вошли к Наташе. В ее комнате не
было никаких особенных приготовлений; все
было по-старому. Впрочем, у нее всегда
было все так чисто и мило, что нечего
было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед дверью. Я поражен
был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул на одно мгновение на ее помертвевших щеках. Глаза
были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула князю руку, приметно суетясь и теряясь. На меня же она и не взглянула. Я стоял и
ждал молча.
Там
было человек двенадцать разного народу — студентов, офицеров, художников;
был один писатель… они все вас знают, Иван Петрович, то
есть читали ваши сочинения и много
ждут от вас в будущем.
Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и нескрываемый презрительный тон ее слов изумили меня до последней крайности. Стало
быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно решилась на разрыв. Может
быть, даже с нетерпением
ждала князя, чтобы разом все прямо в глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх и томительное ожидание.
— Ради бога, поедемте! Что же со мной-то вы сделаете? Ведь я вас
ждал полтора часа!.. Притом же мне с вами так надо, так надо поговорить — вы понимаете о чем? Вы все это дело знаете лучше меня… Мы, может
быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не отказывайте.
— Много у меня проектов, — отвечала она серьезно, — а между тем я все путаюсь. Потому-то и
ждала вас с таким нетерпением, чтоб вы мне все это разрешили. Вы все это гораздо лучше меня знаете. Ведь вы для меня теперь как будто какой-то бог. Слушайте, я сначала так рассуждала: если они любят друг друга, то надобно, чтоб они
были счастливы, и потому я должна собой пожертвовать и им помогать. Ведь так!
Впрочем, я не от него и слышал и, признаюсь, прежде не верил; теперь же
ждал, что
будет.
— Вы бы не
были молодым моим другом, если б отвечали иначе! Я так и знал, что вы это скажете. Ха, ха, ха!
Подождите, mon ami, поживете и поймете, а теперь вам еще нужно пряничка. Нет, вы не поэт после этого: эта женщина понимала жизнь и умела ею воспользоваться.
Она трепетно прижалась ко мне, как будто боялась чего-то, что-то заговорила, скоро, порывисто, как будто только и
ждала меня, чтоб поскорей мне это рассказать. Но слова ее
были бессвязны и странны; я ничего не понял, она
была в бреду.
Было ясно: с ней без меня
был припадок, и случился он именно в то мгновение, когда она стояла у самой двери. Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное, какие-нибудь страхи. В то же время она смутно сознавала, что я должен воротиться и
буду стучаться у дверей, а потому, лежа у самого порога на полу, чутко
ждала моего возвращения и приподнялась на мой первый стук.
И он снова поднес ей лекарство. Но в этот раз она даже и не схитрила, а просто снизу вверх подтолкнула рукой ложку, и все лекарство выплеснулось прямо на манишку и на лицо бедному старичку. Нелли громко засмеялась, но не прежним простодушным и веселым смехом. В лице ее промелькнуло что-то жестокое, злое. Во все это время она как будто избегала моего взгляда, смотрела на одного доктора и с насмешкою, сквозь которую проглядывало, однако же, беспокойство,
ждала, что-то
будет теперь делать «смешной» старичок.
Она
ждала нашего гнева, думала, что ее начнут бранить, упрекать, и, может
быть, ей, бессознательно, того только и хотелось в эту минуту, — чтоб иметь предлог тотчас же заплакать, зарыдать, как в истерике, разбросать опять порошки, как давеча, и даже разбить что-нибудь с досады, и всем этим утолить свое капризное, наболевшее сердечко.
— Добрые люди и не
ждут, чтоб им прежде делали, Нелли. Они и без этого любят помогать тем, кто нуждается. Полно, Нелли; на свете очень много добрых людей. Только твоя-то беда, что ты их не встречала и не встретила, когда
было надо.
Она, может
быть, хочет говорить с тобой, чувствует потребность раскрыть перед тобой свое сердце, не умеет, стыдится, сама не понимает себя,
ждет случая, а ты, вместо того чтоб ускорить этот случай, отдаляешься от нее, сбегаешь от нее ко мне и даже, когда она
была больна, по целым дням оставлял ее одну.
В тот день, когда Наташа объявила мне, что знает про отъезд (это
было с неделю после разговора моего с князем), он вбежал ко мне в отчаянии, обнял меня, упал ко мне на грудь и зарыдал как ребенок. Я молчал и
ждал, что он скажет.
Анна Андреевна рассказывала мне, что он воротился домой в таком волнении и расстройстве, что даже слег. С ней
был очень нежен, но на расспросы ее отвечал мало, и видно
было, что он чего-то
ждал с лихорадочным нетерпением. На другое утро пришло по городской почте письмо; прочтя его, он вскрикнул и схватил себя за голову. Анна Андреевна обмерла от страха. Но он тотчас же схватил шляпу, палку и выбежал вон.
Когда в девять часов, оставив Нелли (после разбитой чашки) с Александрой Семеновной, я пришел к Наташе, она уже
была одна и с нетерпением
ждала меня. Мавра подала нам самовар; Наташа налила мне чаю, села на диван и подозвала меня поближе к себе.
— Что же?
Ждала я тебя теперь, Ваня, эти полчаса, как он ушел, и как ты думаешь, о чем думала, о чем себя спрашивала? Спрашивала: любила я его иль не любила и что это такое
была наша любовь? Что, тебе смешно, Ваня, что я об этом только теперь себя спрашиваю?
Я понял, что она в исступлении и что мой вид возбуждает в ней гнев до безумия, понял, что так и должно
было быть, и рассудил лучше выйти. Я сел на лестнице, на первую ступеньку и —
ждал. Иногда я подымался, отворял дверь, подзывал к себе Мавру и расспрашивал ее; Мавра плакала.
— Нелли только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор говорит, что это покамест ничего. Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех вам это, Иван Петрович?
Ждали вас,
ждали к обеду-то… ведь двое суток не
были!..
Он сидел у себя дома и
ждал меня, и
был такой страшный, худой, и сказал, что он два дня ничего не
ел и Азорка тоже, и очень на меня сердился и упрекал меня.