Неточные совпадения
«И зачем он таскается к Миллеру, и что ему там делать? — думал я, стоя по
другую сторону улицы и непреодолимо к нему приглядываясь.
Если же его место у печки бывало занято, то он, постояв несколько времени в бессмысленном недоумении против господина, занявшего его место, уходил, как будто озадаченный, в
другой угол к окну.
Я сказал уже, что старик, как только усаживался на своем стуле, тотчас же упирался куда-нибудь своим взглядом и уже не сводил его на
другой предмет во весь вечер.
Старик с минуту глядел на него, как пораженный, как будто не понимая, что Азорка уже умер; потом тихо склонился к бывшему слуге и
другу и прижал свое бледное лицо к его мертвой морде.
— Швернот! вас-фюр-эйне-гешихте [Вот беда! что за история! (нем.).]! — говорили немцы, выпуча глаза
друг на
друга.
Даже не было
другой перемены белья, чтоб похоронить его; кто-то дал уж свою рубашку.
В эти дни между
другими хлопотами я ходил на Васильевский остров, в Шестую линию, и только придя туда, усмехнулся сам над собою: что мог я увидать в Шестой линии, кроме ряда обыкновенных домов?
Карта взяла, за ней
другая, третья, и через полчаса он отыграл одну из деревень своих, сельцо Ихменевку, в котором числилось пятьдесят душ по последней ревизии.
Он забастовал и на
другой же день подал в отставку.
Лет пять после посещения Васильевского он прислал Николаю Сергеичу доверенность на покупку
другого превосходнейшего имения в четыреста душ, в той же губернии.
Вообще Николай Сергеич с трудом узнавал своего прежнего «
друга»:князь Петр Александрович чрезвычайно изменился.
Она вздыхала и трусила, плакала о прежнем житье-бытье, об Ихменевке, о том, что Наташа на возрасте, а об ней и подумать некому, и пускалась со мной в престранные откровенности, за неимением кого
другого, более способного к дружеской доверенности.
Проза
другое дело! тут сочинитель даже поучать может, — ну, там о любви к отечеству упомянуть или так, вообще про добродетели… да!
Я,
друзья мои, не ученый, только чувствовать могу.
И как теперь вижу: говорит она мне, а в глазах ее видна и
другая забота, та же самая забота, от которой затуманился и ее старик и с которой он сидел теперь над простывающей чашкой и думал свою думу.
— Да благословит же тебя бог, как я благословляю тебя, дитя мое милое, бесценное дитя! — сказал отец. — Да пошлет и тебе навсегда мир души и оградит тебя от всякого горя. Помолись богу,
друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла до него.
— Но послушай, послушай только, — начал я опять умолять ее, хватаясь за соломинку, — все это еще можно поправить, еще можно обделать
другим образом, совершенно
другим каким-нибудь образом!
Ваня, послушай, если я и люблю Алешу, как безумная, как сумасшедшая, то тебя, может быть, еще больше, как
друга моего, люблю.
Его судить нельзя, как всех
других.
Он вот поклянется тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно,
другому отдастся; да еще сам первый к тебе придет рассказать об этом.
— Как! Сам же и сказал тебе, что может
другую любить, а от тебя потребовал теперь такой жертвы?
А что он увлекся, так ведь стоит только мне неделю с ним не видаться, он и забудет меня и полюбит
другую, а потом как увидит меня, то и опять у ног моих будет.
Уж он такой; его всякая
другая за собой увлечь может.
Я знаю, что погибла и
других погубила…
Я вот теперь защищаю его перед тобой; а он, может быть, в эту же минуту с
другою и смеется про себя… а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его…
Кажется, пусть бы он и
другую любил, только бы при мне это было, чтоб и я тут подле была…
— Не вините и меня. Как давно хотел я вас обнять как родного брата; как много она мне про вас говорила! Мы с вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем
друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как и
другие… ну, там семейные люди.
Помогайте нам хоть вы,
друг наш! вы один только
друг у нас и остались.
Тут он опять пожал мне руку, и в прекрасных глазах его просияло доброе, прекрасное чувство. Он так доверчиво протягивал мне руку, так верил, что я ему
друг!
Он ведь это так только смотрит исподлобья, а ведь в
других случаях он прерассудительный.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она
другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти, думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все было тихо, и не слышно было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
Он как-то не по-обыкновенному мне обрадовался, как человек, нашедший наконец
друга, с которым он может разделить свои мысли, схватил меня за руку, крепко сжал ее и, не спросив, куда я иду, потащил меня за собою.
Но после ухода Наташи они как-то нежнее стали
друг к
другу; они болезненно почувствовали, что остались одни на свете.
И хотя Николай Сергеич становился иногда чрезвычайно угрюм, тем не менее оба они, даже на два часа, не могли расстаться
друг с
другом без тоски и без боли.
В такие минуты старик тотчас же черствел и угрюмел, молчал, нахмурившись, или вдруг, обыкновенно чрезвычайно неловко и громко, заговаривал о
другом, или, наконец, уходил к себе, оставляя нас одних и давая таким образом Анне Андреевне возможность вполне излить передо мной свое горе в слезах и сетованиях.
Она даже и проговаривалась передо мной, хотя в
другие разы раскаивалась и отпиралась от слов своих.
Так вот как, батюшка, мы, видно, тоже не хуже
других с этой черты.
А мне-то хоть бы на портрет ее поглядеть; иной раз поплачу, на него глядя, — все легче станет, а в
другой раз, когда одна остаюсь, не нацелуюсь, как будто ее самое целую; имена нежные ей прибираю да и на ночь-то каждый раз перекрещу.
Ох, к худу это, к худу, Иван Петрович, не предвещает добра;
другой день, глаз не осушая, плачу.
Мне в утешение, что ль, на мои слезы глядя, аль чтоб родную дочь даже совсем из воспоминания изгнать да к
другому детищу привязаться?
Так бывает иногда с добрейшими, но слабонервными людьми, которые, несмотря на всю свою доброту, увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что бы то ни стало, даже до обиды
другому, невиноватому и преимущественно всегда самому ближнему к себе человеку.
И он начал выбрасывать из бокового кармана своего сюртука разные бумаги, одну за
другою, на стол, нетерпеливо отыскивая между ними ту, которую хотел мне показать; но нужная бумага, как нарочно, не отыскивалась. В нетерпении он рванул из кармана все, что захватил в нем рукой, и вдруг — что-то звонко и тяжело упало на стол… Анна Андреевна вскрикнула. Это был потерянный медальон.
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом
другая картина...
"Где-то старый мой
друг? Я боюсь, он войдет
— Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить
другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Я бы хотела переехать на
другую квартиру, — заговорила она опять после некоторого молчания. — Да ты не сердись, Ваня…
— Что ж, он придет и на
другую квартиру, а я, ей-богу, не сержусь.
— Ничего не знаю,
друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение…
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у
другого.