Неточные совпадения
Кстати: мне всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они
у меня напишутся, чем в самом
деле писать их, и, право, это было не от лености.
Немного спустя он был уже
у них совершенно запросто, ездил каждый
день, приглашал их к себе, острил, рассказывал анекдоты, играл на скверном их фортепьяно, пел.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть
дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять
у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Молодой князь начал бывать
у них почти каждый
день.
— Наташенька, деточка моя, дочка моя, милочка, что с тобою! — вскричал он наконец, и слезы градом хлынули из глаз его. — Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь и
день и ночь? Ведь я все вижу; я ночей не сплю, встаю и слушаю
у твоей комнаты!.. Скажи мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы…
Это еще последнее
дело, а знаешь ли ты, Наташа… (о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что князь заподозрил твоего отца и мать, что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил
у вас в деревне?
Правда, я и сам знаю, что я легкомыслен и почти ни к чему не способен; но, знаете ли,
у меня третьего
дня явилась удивительная мысль.
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское
дело меня задержало, что, кроме того, я чуть не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было не проговорился, что все-таки нашел случай быть
у Наташи и в это время, но вовремя замолчал.
Помню,
у меня тут же мелькнула мысль: уж и в самом
деле не сделал ли он перед этим какой-нибудь выходки, вроде предположений Анны Андреевны!
Что же касается до любовников, то
у них
дело отлагалось до формального примирения с отцом и вообще до перемены обстоятельств.
Для формы же он продолжал изъявлять свое неудовольствие сыну: уменьшил и без того небогатое содержание его (он был чрезвычайно с ним скуп), грозил отнять все; но вскоре уехал в Польшу, за графиней,
у которой были там
дела, все еще без устали преследуя свой проект сватовства.
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять
дней не езжу! Есть слухи, что я
у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я не виноват, и ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают, что все это, как и прежде… что я с пустяками приехал… Я вам говорю, что
у меня самое интересное
дело. Да замолчите ли вы когда-нибудь!
— Послушай, Алеша, ты бы лучше рассказывал о
деле! — вскричала нетерпеливая Наташа. — Я думала, ты что-нибудь про наше расскажешь, а тебе только хочется рассказать, как ты там отличился
у графа Наинского. Какое мне
дело до твоего графа!
Кстати о магнетизме, я тебе еще не рассказывал, Наташа, мы на
днях духов вызывали, я был
у одного вызывателя; это ужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило меня.
— Вы не ошибаетесь, — повторила Наташа,
у которой пылало все лицо и глаза сияли каким-то странным блеском, точно вдохновением. Диалектика князя начинала производить свое действие. — Я пять
дней не видала Алеши, — прибавила она. — Все это он сам выдумал, сам и исполнил.
В субботу же я непременно надеюсь воротиться и в тот же
день буду
у вас.
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего
дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка
у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет?
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем
дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить
у тебя совета, тем более что ты в этих
делах мастак.
— Ах, как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! — сказала она. — Целый вечер хотел просидеть
у меня, и тогда… Должно быть, важные
дела, коль все бросил да уехал. Не знаешь ли, какие, Ваня? Не слыхал ли чего-нибудь?
— Да уж так-с… из политики дело-с. А мы с ним там, в местечке Париже-с,
у мадам Жубер-с, англицкую трюму разбили-с.
У меня был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова
у меня были, дворник разом носил мне их
дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее, не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего не ответила.
Наконец она и в самом
деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не зная, в чем
дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен.
У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь
дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
— А теперь, Ваня, последнее щекотливое
дело: есть
у тебя деньги?
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех
дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не
у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня
у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— И вы вправду не знали, что он
у меня во все эти
дни ни разу не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто говоря о самом обыкновенном для нее происшествии.
Теперь только я понял, до чего наболело
у нее на сердце в эти три
дня.
И какая
у него является тактика: начинает сам говорить мне вы.Но с этого
дня я хочу, чтоб
у него всегда были добрые минуты, и сделаю так!
Катя вчера и сегодня говорила мне, что не может женщина простить такую небрежность (ведь она все знает, что было
у нас здесь во вторник; я на другой же
день рассказал).
У нас ведь теперь целые
дни скороходы с записками из дома в дом бегают.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть
у Кати, то
у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх
дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти
дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
В самом
деле, он был немного смешон: он торопился; слова вылетали
у него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней. Ему все хотелось говорить, говорить, рассказать. Но, рассказывая, он все-таки не покидал руки Наташи и беспрерывно подносил ее к губам, как будто не мог нацеловаться.
И вот незаметно отнимается
у этой Наташи, вместо минуты,
день, другой, третий.
На
днях я буду
у вас; вы позволите?
Наташа его не останавливала, даже сама посоветовала ехать. Она ужасно боялась, что Алеша будет теперь нарочно, через силу,просиживать
у нее целые
дни и наскучит ею. Она просила только, чтоб он от ее имени ничего не говорил, и старалась повеселее улыбнуться ему на прощание. Он уже хотел было выйти, но вдруг подошел к ней, взял ее за обе руки и сел подле нее. Он смотрел на нее с невыразимою нежностью.
И когда я воображал себе это, мне вдруг подумалось: вот я на одно мгновение буду просить тебя
у бога, а между тем была же ты со мною шесть месяцев и в эти шесть месяцев сколько раз мы поссорились, сколько
дней мы не говорили друг с другом!
Но на
днях и даже, может быть, скорее я буду иметь удовольствие быть
у вас.
— Да зачем мне тебя колотить?
Дела, так спеши,
у всякого бывает свое непредвиденное. А только…
— Нет, про только-тоуж я скажу, — перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). —
У меня и до тебя
дело; очень важное
дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
— Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь? Какие
у тебя
дела? Можно узнать? Ведь ты каждый
день куда-то бегаешь, не работаешь…
Я, разумеется, об леденцах забыл, так они и остались
у меня в кармане до вчерашнего
дня, когда я сел на них, садясь на твой диван.
— Ну, так и кончено. Теперь же, Ваня, — начал он с некоторою торжественностью, — я имею к тебе одну просьбицу. Ты же исполни. Расскажи мне по возможности подробнее, что
у тебя за
дела, куда ты ходишь, где бываешь по целым
дням? Я хоть отчасти и слышал и знаю, но мне надобно знать гораздо подробнее.
Да кто
у него по делу-то ходил, кто хлопотал?
Ну, вот хоть бы эта мать: отделалась гордым презрением и хоть оставила
у себя документ, но ведь князь знал, что она скорее повесится, чем употребит его в
дело: ну, и был покоен до времени.
— Я подозреваю, что ты
у него по этому
делу хлопочешь, Маслобоев.
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и
день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все
у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
А я этого не заслужил, потому что искал законно; я нигде не говорил и не писал, что он
у меня крал; но в его неосмотрительности, в легкомыслии, в неуменье вести
дела и теперь уверен.
Я уверен, что когда они говорили между собой наедине, то рядом с серьезными «пропагандными» разговорами Кати
дело, может быть, доходило
у них и до игрушек.
На четвертый
день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел
у Наташи. Нам было тогда о чем говорить. Уходя же из дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал. Оставшись
у Наташи почти нечаянно, я был спокоен насчет Нелли: она оставалась не одна. С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
Вот в этот-то
день я и был
у Наташи весь вечер.