Неточные совпадения
Собака же, покрутившись раза два или три на одном месте, угрюмо укладывалась у ног его, втыкала свою морду между его сапогами, глубоко вздыхала и, вытянувшись во
всю свою длину на полу, тоже оставалась неподвижною на
весь вечер, точно умирала на это
время.
К чему эта дешевая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее
время и которая мешает жить и глядеть ясно на жизнь, о чем уже заметил мне один глубокомысленный критик, с негодованием разбирая мою последнюю повесть?» Но, раздумывая и сетуя, я все-таки оставался на месте, а между тем болезнь одолевала меня
все более и более, и мне наконец стало жаль оставить теплую комнату.
Главное, была большая комната, хоть и очень низкая, так что мне в первое
время все казалось, что я задену потолок головою.
Тем
временем ссора шла
все дальше и дальше.
Ну как в самом деле объявить прямо, что не хочу служить, а хочу сочинять романы, а потому до
времени их обманывал, говорил, что места мне не дают, а что я ищу из
всех сил.
Я заметил, что подобные сомнения и
все эти щекотливые вопросы приходили к нему
всего чаще в сумерки (так памятны мне
все подробности и
все то золотое
время!). В сумерки наш старик всегда становился как-то особенно нервен, впечатлителен и мнителен. Мы с Наташей уж знали это и заранее посмеивались.
Да! пришло наконец это
время, пришло в минуту удач, золотых надежд и самого полного счастья,
все вместе,
все разом пришло!
Вся история дошла до меня в подробности, хотя я, больной и убитый,
все это последнее
время, недели три, у них не показывался и лежал у себя на квартире.
— Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во
все это
время!
— Господи! Что ж это у вас происходит! Сам же
все и рассказал, да еще в такое
время?..
Я рассказал ему
всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское дело меня задержало, что, кроме того, я чуть не заболел и что за
всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было не проговорился, что все-таки нашел случай быть у Наташи и в это
время, но вовремя замолчал.
Точно так же он уходил к себевсегда при моих посещениях, бывало только что успеет со мною поздороваться, чтоб дать мне
время сообщить Анне Андреевне
все последние новости о Наташе.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее
время всю чопорность и
все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы
все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со
всем тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни за что не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб не раздражить до
времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в то же
время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после
всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его), то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в чем дело.
Между тем мы
все прохаживались по комнате. Перед образом горела лампадка. В последнее
время Наташа становилась
все набожнее и набожнее и не любила, когда об этом с ней заговаривали.
Он затронул
всю гордость женщины, уже любившей его, прямо признавшись ей, что у нее есть соперница, и в то же
время возбудил в ней симпатию к ее сопернице, а для себя прощение и обещание бескорыстной братской дружбы.
— Там они
все, с четверть часа будет, — известил Митрошка. — Теперь самое
время.
Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на меня некоторое
время во
все глаза.
Я отправился прямо к Алеше. Он жил у отца в Малой Морской. У князя была довольно большая квартира, несмотря на то что он жил один. Алеша занимал в этой квартире две прекрасные комнаты. Я очень редко бывал у него, до этого раза
всего, кажется, однажды. Он же заходил ко мне чаще, особенно сначала, в первое
время его связи с Наташей.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем. Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и, может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль.
Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что
весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— А вы почему знаете, что я за вами смотрела; может быть, я
всю ночь проспала? — спросила она, смотря на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в то же
время застенчиво краснея от своих слов.
Она судорожно сжимала мои колени своими руками.
Все чувство ее, сдерживаемое столько
времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до
времени и тем упорнее, тем суровее, чем сильнее потребность излить себя, высказаться, и
все это до того неизбежного порыва, когда
все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам…
— Он был прежде богатый… Я не знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая, и
всего мне не говорила.
Все, бывало, целует меня, а сама говорит:
все узнаешь; придет
время, узнаешь, бедная, несчастная! И
все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она
все плачет надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
— Вот и я! — дружески и весело заговорил князь, — только несколько часов как воротился.
Все это
время вы не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу, еще здесь нет…
Ты встречаешь меня с восторгом, ты
вся проникнута новым положением нашим, ты хочешь говорить со мной обо
всем этом; ты грустна и в то же
время шалишь и играешь со мной, а я — такого солидного человека из себя корчу!
Придет наконец
время, думаете вы, он сравнит свою прежнюю любовь с своими новыми, свежими ощущениями: там
все знакомое, всегдашнее; там так серьезны, требовательны; там его ревнуют, бранят; там слезы…
А дальше
время; ведь не сейчас же назначена свадьба с Наташей;
времени много, и
все изменится…
—
Все кончено!
Все пропало! — сказала Наташа, судорожно сжав мою руку. — Он меня любит и никогда не разлюбит; но он и Катю любит и через несколько
времени будет любить ее больше меня. А эта ехидна князь не будет дремать, и тогда…
И она с такою любовью взглянула на меня, сказав это.
Все это утро она смотрела на меня таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою, такою ласковою, и в то же
время что-то стыдливое, даже робкое было в ней, как будто она боялась чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность и… и слишком высказаться, точно стыдясь этого.
Все, однако же, носило на себе характер временного пребывания; это была только приличная квартира на
время, а не постоянное, утвердившееся жилье богатой фамилии со
всем размахом барства и со
всеми его прихотями, принимаемыми за необходимость.
Я знал, что они были в связи, слышал также, что он был уж слишком не ревнивый любовник во
время их пребывания за границей; но мне
все казалось, — кажется и теперь, — что их связывало, кроме бывших отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде взаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете… одним словом, что-то такое должно было быть.
Эта детскость ее, ее яркий ум и в то же
время некоторый недостаток рассудка —
все это было как-то более сродни для Алеши.
— Если б было
время, я бы вам сыграла Третий концерт Бетховена. Я его теперь играю. Там
все эти чувства… точно так же, как я теперь чувствую. Так мне кажется. Но это в другой раз; а теперь надо говорить.
— Знаю, у князя Р., раз в год; я там вас и встретил. А остальное
время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на ваших чердаках, хотя и не
все так поступают из ваших. Есть такие искатели приключений, что даже меня тошнит…
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить
все дело. Но оставим на
время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
Теперь не высеку; теперь надо гримасничать; теперь мы
все гримасничаем — такое
время пришло…
Много прошло уже
времени до теперешней минуты, когда я записываю
все это прошлое, но до сих пор с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она смотрит на меня с своей постели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней на уме; но видя, что я не угадываю и
все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшими пальчиками.
Я чувствую, что я отвлекусь от рассказа, но в эту минуту мне хочется думать об одной только Нелли. Странно: теперь, когда я лежу на больничной койке один, оставленный
всеми, кого я так много и сильно любил, — теперь иногда одна какая-нибудь мелкая черта из того
времени, тогда часто для меня не приметная и скоро забываемая, вдруг приходя на память, внезапно получает в моем уме совершенно другое значение, цельное и объясняющее мне теперь то, чего я даже до сих пор не умел понять.
И он снова поднес ей лекарство. Но в этот раз она даже и не схитрила, а просто снизу вверх подтолкнула рукой ложку, и
все лекарство выплеснулось прямо на манишку и на лицо бедному старичку. Нелли громко засмеялась, но не прежним простодушным и веселым смехом. В лице ее промелькнуло что-то жестокое, злое. Во
все это
время она как будто избегала моего взгляда, смотрела на одного доктора и с насмешкою, сквозь которую проглядывало, однако же, беспокойство, ждала, что-то будет теперь делать «смешной» старичок.
— А я к тебе по делу, Иван, здравствуй! — сказал он, оглядывая нас
всех и с удивлением видя меня на коленях. Старик был болен
все последнее
время. Он был бледен и худ, но, как будто храбрясь перед кем-то, презирал свою болезнь, не слушал увещаний Анны Андреевны, не ложился, а продолжал ходить по своим делам.
Я решился до
времени не говорить Наташе об этой встрече, но непременно сказать ей тотчас же, когда она останется одна, по отъезде Алеши. В настоящее же
время она была так расстроена, что хотя бы и поняла и осмыслила вполне
всю силу этого факта, но не могла бы его так принять и прочувствовать, как впоследствии, в минуту подавляющей последней тоски и отчаяния. Теперь же минута была не та.
Помню, он просил простить ему, простить ему и любовь эту и
все, чем он оскорблял ее в это
время, свои измены, свою любовь к Кате, отъезд…
Но я не мог оставить мою мысль. Я слишком верил в нее. Я схватил за руку Нелли, и мы вышли. Был уже третий час пополудни.. Находила туча.
Все последнее
время погода стояла жаркая и удушливая, но теперь послышался где-то далеко первый, ранний весенний гром. Ветер пронесся по пыльным улицам.
Видно было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (
все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же
время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
О Наташа, ведь ты помнишь, как я прежде тебя любил: ну, а теперь и во
все это
время я тебя вдвое, в тысячу раз больше любил, чем прежде!
Я замечаю, что Наташа в последнее
время стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает
все, что я в последний год напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой, на меня написанной, сердится на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению.
Несмотря на то, она до того была ко мне нежна, внимательна, до того занималась
всем, что касалось до меня, во
все это
время; с таким настойчивым, упорным вниманием выслушивала
все, что я должен был ей рассказывать о себе, что сначала мне это было даже тяжело: мне казалось, что она хотела меня вознаградить за прошлое.
Он до последнего
времени спорил со
всеми нами и уверял, что она выздоровеет непременно.