Но мальчик как-то особенно понравился генеральше
и, несмотря на гнев Фомы Фомича, остался вверху, при господах: настояла в этом сама генеральша,
и Фома уступил, сохраняя в сердце своем обиду — он
все считал за обиду —
и отмщая за нее ни в чем не виноватому дяде
и при
каждом удобном случае.
— Часто, братец! Последнее время почти
каждую ночь сряду сходились. Только они нас, верно,
и выследили, — уж знаю, что выследили,
и знаю, что тут Анна Ниловна
все работала. Мы на время
и прервали; дня четыре уже ничего не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нужда была: без этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать, а она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что сообщить…
В самой последней степени унижения, среди самой грустной, подавляющей сердце действительности, в компаньонках у одной старой, беззубой
и брюзгливейшей барыни в мире, виноватая во
всем, упрекаемая за
каждый кусок хлеба, за
каждую тряпку изношенную, обиженная первым желающим, не защищенная никем, измученная горемычным житьем своим
и, про себя, утопающая в неге самых безумных
и распаленных фантазий, — она вдруг получила известие о смерти одного своего дальнего родственника, у которого давно уже (о чем она, по легкомыслию своему, никогда не справлялась) перемерли
все его близкие родные, человека странного, жившего затворником, где-то за тридевять земель, в захолустье, одиноко, угрюмо, неслышно
и занимавшегося черепословием
и ростовщичеством.