Неточные совпадения
Теперь представьте же себе, что может сделаться из Фомы, во всю жизнь угнетенного и забитого и даже, может быть, и в самом
деле битого, из Фомы, втайне сластолюбивого и самолюбивого, из Фомы — огорченного литератора, из Фомы — шута из насущного хлеба, из Фомы — в душе деспота, несмотря
на все предыдущее ничтожество и бессилие, из Фомы-хвастуна,
а при удаче нахала, из этого Фомы, вдруг попавшего в честь и в славу, возлелеянного и захваленного благодаря идиотке покровительнице и обольщенному,
на все согласному покровителю, в дом которого он попал наконец после долгих странствий?
—
А тебе какое
дело, пехтерь? — отвечал он, с презрением поглядев
на бедного мужичонка. — Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне, что ли, в нее?
Я было думал и
день у них провести, и пообедать там, и игрушку столичную выписал: немец
на пружинах у своей невесты ручку целует,
а та слезу платком вытирает — превосходная вещь! (теперь уж не подарю, морген-фри!
Упоминаю об этом происшествии, совершенно по себе ничтожном, единственно потому, что оно имело чрезвычайное влияние
на мое расположение духа почти во весь тот
день,
а следственно, и
на отношения мои к некоторым из действующих лиц моего рассказа.
Первая манера была молчаливая, когда старуха по целым
дням не разжимала губ своих и упорно молчала, толкая,
а иногда даже кидая
на пол все, что перед ней ни поставили.
Но Фалалей не умеет сказать, чьих господ. Разумеется, кончается тем, что Фома в сердцах убегает из комнаты и кричит, что его обидели; с генеральшей начинаются припадки,
а дядя клянет час своего рождения, просит у всех прощения и всю остальную часть
дня ходит
на цыпочках в своих собственных комнатах.
— Удивляюсь я, что вы всегда как-то систематически любите перебивать меня, полковник, — проговорил он после значительного молчания, не обратив
на меня ни малейшего внимания. — Вам о
деле говорят,
а вы — бог знает о чем… трактуете… Видели вы Фалалея?
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня идет
дело, потому что они то же говорят, что и вы, ту же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня.
А так как я бедная, ничтожная,
а так как замарать меня ничего не стоит,
а они хотят женить его
на другой, так вот и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу, для безопасности.
А ему когда скажут про это, то он тотчас же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и кричат об этом; уж я предчувствую, что об этом.
А я буду там, вымолю прощение, решусь
на одно
дело — я теперь уж знаю, как сделать, — и тогда мигом к тебе, и тогда все, все, все до последней черты тебе расскажу, всю душу выложу пред тобою.
Разумеется, прежде нужны деньги; но я рассчитал, нужно не более пятисот серебром
на всю интермедию,
а в этом я надеюсь
на Егора Ильича: он даст, конечно, не зная, в чем
дело.
— Фу ты, боже мой, какой романтизм! — вскричал Мизинчиков, глядя
на меня с неподдельным удивлением. — Впрочем, тут даже и не романтизм,
а вы просто, кажется, не понимаете, в чем
дело. Вы говорите, что это неблагородно,
а между тем все выгоды не
на моей,
а на ее стороне… Рассудите только!
Приезжая
дня на два,
на три, я буду доставлять даже удовольствие,
а не скуку: я буду с ней хохотать, буду рассказывать ей анекдоты, повезу
на бал, буду с ней амурничать, дарить сувенирчики, петь романсы, подарю собачку, расстанусь с ней романически и буду вести с ней потом любовную переписку.
— Натурально, поздно! Но тут-то и надо работать, чтоб этого не было. Для чего ж я и прошу вашего содействия? Одному мне трудно,
а вдвоем мы уладим
дело и настоим, чтоб Егор Ильич не делал предложения. Надобно помешать всеми силами, пожалуй, в крайнем случае, поколотить Фому Фомича и тем отвлечь всеобщее внимание, так что им будет не до свадьбы. Разумеется, это только в крайнем случае; я говорю для примера. В этом-то я
на вас и надеюсь.
— С восторгом согласился,
а на другой же
день, рано утром, исчез.
Дня через три является опять, с своей маменькой. Со мной ни слова, и даже избегает, как будто боится. Я тотчас же понял, в чем штука.
А маменька его такая прощелыга, просто через все медные трубы прошла. Я ее прежде знавал. Конечно, он ей все рассказал. Я молчу и жду; они шпионят, и
дело находится немного в натянутом положении… Оттого-то я и тороплюсь.
— Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились. Только они нас, верно, и выследили, — уж знаю, что выследили, и знаю, что тут Анна Ниловна все работала. Мы
на время и прервали;
дня четыре уже ничего не было;
а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нужда была: без этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать,
а она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что сообщить…
— Да ведь критический случай, Сережа; многое надо было взаимно сказать. Днем-то я и смотреть
на нее не смею: она в один угол,
а я в другой нарочно смотрю, как будто и не замечаю, что она есть
на свете.
А ночью сойдемся, да и наговоримся…
— Не в полном своем здоровье! ну вот подите вы с ним! — подхватил толстяк, весь побагровев от злости. — Ведь поклялся же бесить человека! Со вчерашнего
дня клятву такую дал! Дура она, отец мой, повторяю тебе, капитальная дура,
а не то, что не в полном своем здоровье; сызмалетства
на купидоне помешана! Вот и довел ее теперь купидон до последней точки.
А про того, с бороденкой-то, и поминать нечего! Небось задувает теперь по всем по трем с денежками, динь-динь-динь, да посмеивается.
— Хорошо, хорошо, после! — отвечал Мизинчиков, искривив свой рот судорожной улыбкой. —
А теперь… Но куда ж вы? Говорю вам: прямо к Фоме Фомичу! Идите за мной; вы там еще не были. Увидите другую комедию… Так как уж
дело пошло
на комедии…
— Ну, нет! — заметил дядя с важностью. — Зто ведь заблуждение! Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубеждениями;
а волтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За что ж, в самом
деле, все
на него, бедняка?..
— Где, где они, те
дни, когда я еще веровал в любовь и любил человека, — кричал Фома, — когда я обнимался с человеком и плакал
на груди его?
а теперь — где я? где я?
Вот, кажется, и все лица… Да! забыл: Гаврила очень постарел и совершенно разучился говорить по-французски. Из Фалалея вышел очень порядочный кучер,
а бедный Видоплясов давным-давно в желтом доме и, кажется, там и умер…
На днях поеду в Степанчиково и непременно справлюсь о нем у дяди.
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит
на извозчике, каждый
день ты доставай в кеятр билет,
а там через неделю, глядь — и посылает
на толкучий продавать новый фрак.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось!
А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев
на землях и у того и у другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)
А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид,
а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Он не посмотрел бы
на то, что ты чиновник,
а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что
дня б четыре ты почесывался.
Слуга. Вы изволили в первый
день спросить обед,
а на другой
день только закусили семги и потом пошли всё в долг брать.