Неточные совпадения
— А осмелюсь
ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов —
такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
Все
ли слова между ними были прямо произнесены или обе поняли, что у той и у другой одно в сердце и в мыслях,
так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться.
Понимаете
ли вы, что лужинская чистота все равно что и Сонечкина чистота, а может быть, даже и хуже, гаже, подлее, потому что у вас, Дунечка, все-таки на излишек комфорта расчет, а там просто-запросто о голодной смерти дело идет!
— Да ты, Миколка, в уме, что
ли: этаку кобыленку в
таку телегу запрег!
— Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка
ли во мне начинается:
такой безобразный сон!
Чувства
ли его были
так изощрены (что вообще трудно предположить), или действительно было очень слышно, но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бы шелест платья о самую дверь.
Звуки, что
ли, были
такие особенные, знаменательные?
«Куски рваной холстины ни в каком случае не возбудят подозрения; кажется,
так, кажется,
так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл
ли еще чего-нибудь?
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше
ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что
так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Да, это
так; это все
так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а
так, как будто
так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть
ли это уже вчера не было
так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь
так!..
—
Так на кой черт ты пришел после этого! Очумел ты, что
ли? Ведь это… почти обидно. Я
так не пущу.
— А чего
такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что
ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— В самом серьезном,
так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите
ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
Я же хотел только узнать теперь, кто вы
такой, потому что, видите
ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
— Можно
ли, можно
ли так? — говорил озадаченный Разумихин, качая головой.
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит
ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход
ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
«
Так идти, что
ли, или нет», — думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова.
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно, но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да в состоянии
ли исполнить, что обещает? В
таком ведь он виде!..»
— Ах, Дунечка, бог его знает, придет
ли! И как я могла решиться оставить Родю!.. И совсем, совсем не
так воображала его найти! Как он был суров, точно он нам не рад…
Так не все
ли тебе равно — раньше или позже?
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить
ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть
так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
—
Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда
ли он
такой раздражительный? Какие у него желания и,
так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— Бог меня прости, а я
таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не знаю, кто из них один другого погубил бы: он
ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой качает на меня, и
так строго, строго, как будто осуждает… К добру
ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
— Я иногда слишком уж от сердца говорю,
так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой, в какой он каморке живет! Проснулся
ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать,
так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите
ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
Ну, как ты думаешь: можно
ли таким выражением от Лужина
так же точно обидеться, как если бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас кто-нибудь?
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже
такой мелочи не могу… я, вот видите
ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
— Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший
ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять
так и отвалил!
— Нет, нет, не совсем потому, — ответил Порфирий. — Все дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите
ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные.
Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
Я в том смысле, что тут надо бы поболее точности,
так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя
ли тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что
ли, какие?..
— Ну, по крайней мере, с этой стороны вы меня хоть несколько успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста, много
ли таких людей, которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их будет, а?
—
Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной — помните? двух работников или хоть одного из них? Они красили там, не заметили
ли? Это очень, очень важно для них!..
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь
так бы важно узнать, не видал
ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
— Как?
Так вот ка-а-к-с! — вскричал Лужин, совершенно не веровавший, до последнего мгновения,
такой развязке, а потому совсем потерявший теперь нитку, —
так так-то-с! Но знаете
ли, Авдотья Романовна, что я мог бы и протестовать-с.
Да что это вы
так побледнели, Родион Романович, не душно
ли вам, не растворить
ли окошечко?
Да еще особенно напирать, с упорством
таким, особенным, напирать, — ну могло
ли быть, ну могло
ли быть это, помилуйте?
Так уж не за это
ли она меня приглашает? хе-хе!
— То есть сесть за чужую хлеб-соль и тут же наплевать на нее, равномерно и на тех, которые вас пригласили.
Так, что
ли?
— Да что я сделал
такое! Перестанете
ли вы говорить вашими вздорными загадками! Или вы, может, выпивши?
—
Так,
так, это
так! — в восторге подтверждал Лебезятников. — Это должно быть
так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам в комнату Софья Семеновна, «тут
ли вы? Не видал
ли я вас в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к окну и там потихоньку спросил. Стало быть, ему непременно надо было, чтобы тут были вы! Это
так, это все
так!
Ну-с;
так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину
ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? то как бы вы решили: кому из них умереть?
— Ате деньги… я, впрочем, даже и не знаю, были
ли там и деньги-то, — прибавил он тихо и как бы в раздумье, — я снял у ней тогда кошелек с шеи, замшевый… полный, тугой
такой кошелек… да я не посмотрел на него; не успел, должно быть… Ну, а вещи, какие-то все запонки да цепочки, — я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В — м проспекте под камень схоронил, на другое же утро… Все там и теперь лежит…
— Штука в том: я задал себе один раз
такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну,
так решился
ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
Уж если я столько дней промучился: пошел
ли бы Наполеон, или нет?
так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон…
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я
такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел
ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил…
Так и знай!
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите
ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что петь, —
такое, чтоб и Коле можно было протанцевать… потому все это у нас, можете представить, без приготовления; надо сговориться,
так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше людей высшего общества и нас тотчас заметят: Леня знает «Хуторок»…
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину
ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помоги я,
так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет…».