Неточные совпадения
«Если о сю пору я
так боюсь, что
же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» — подумал он невольно, проходя в четвертый этаж.
— Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля,
так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас еще причитается по сему
же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть, тридцать пять. Приходится
же вам теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек. Вот получите-с.
Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно
же, чтоб у всякого человека было хоть одно
такое место, где бы и его пожалели!
Лежал я тогда… ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней
такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели
же мне на
такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Ибо Катерина Ивановна
такого уж характера, и как расплачутся дети, хоть бы и с голоду, тотчас
же их бить начинает.
Ну, кто
же такого, как я, пожалеет? ась?
Но, верно, ей тотчас
же представилось, что он идет в другие комнаты,
так как ихняя была проходная.
—
Так неси
же, ради бога, неси! — закричал весь в волнении Раскольников, — господи!
Но в идущей женщине было что-то
такое странное и с первого
же взгляда бросающееся в глаза, что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться, — сначала нехотя и как бы с досадой, а потом все крепче и крепче.
Этот бульвар и всегда стоит пустынный, теперь
же, во втором часу и в
такой зной, никого почти не было.
Вернее
же всего, где-нибудь напоили и обманули… в первый раз… понимаете? да
так и пустили на улицу.
— Ах, ах, как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут
же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в
таких лохмотьях, а сам деньги выдает!
— Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут
же на бульваре. Как до скамейки дошла,
так и повалилась.
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел,
так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако
же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
«Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою
такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас
же раздается смех и восклицанья...
— Да что
же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал
же, что я этого не вынесу,
так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера
же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера
же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Но зачем
же, спрашивал он всегда, зачем
же такая важная,
такая решительная для него и в то
же время
такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к
такому часу, к
такой минуте в его жизни, именно к
такому настроению его духа и к
таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?
Говорила
же вообще мало, и, как уже сказано, была
такая смиренная и пугливая…
Запустив
же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а
так как пальто было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Последний
же день,
так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силою, без возражений.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас
же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она
так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
— Да чего
же ты, батюшка,
так вдруг… что
такое? — спросила она, смотря на заклад.
— Да как
же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли,
так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, — слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
Теперь
же вдруг ударил
такой озноб, что чуть зубы не выпрыгнули, и все в нем
так и заходило.
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. — Разве
так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас
же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую
так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако
же, сообразил, в чем дело, и тотчас
же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием,
так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его
так и прыгали.
Что
же касается пышной дамы, то вначале она
так и затрепетала от грома и молнии; но странное дело: чем многочисленнее и крепче становились ругательства, тем вид ее становился любезнее, тем очаровательнее делалась ее улыбка, обращенная к грозному поручику. Она семенила на месте и беспрерывно приседала, с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволят ввернуть свое слово, и дождалась.
–…
Так вот
же тебе, почтеннейшая Лавиза Ивановна, мой последний сказ, и уж это в последний раз, — продолжал поручик.
— Но позвольте, как
же у них
такое противоречие вышло: сами уверяют, что стучались и что дверь была заперта, а через три минуты, когда с дворником пришли, выходит, что дверь отперта?
Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас
же близ ворот, прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в
таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут
же на заборе, надписана была мелом всегдашняя в
таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким
же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на
такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как
же?»
— Неужели уж
так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да садись
же, устал небось! — и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
—
Так какого
же тебе черта надо? — закричал сверху Разумихин. Тот молча продолжал спускаться.
Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если
так, «потому что… верно, все это из того
же… из-за вчерашнего…
— Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло; недурно тоже и про «вашу мамашу». Ну,
так как
же, по-вашему, в полной он или не в полной памяти, а?
— Вижу, вижу; ну
так как
же мы теперь себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально в него вглядываясь и усаживаясь к нему на диван, в ногах, где тотчас
же и развалился по возможности.
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что коли в тот самый день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны
же были попасть? Это немало при
таком следствии.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого
же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько
так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Тотчас
же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому
так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
— Гм. Стало быть, всего только и есть оправдания, что тузили друг друга и хохотали. Положим, это сильное доказательство, но… Позволь теперь: как
же ты сам-то весь факт объясняешь? Находку серег чем объясняешь, коли действительно он их
так нашел, как показывает?
— Послушайте, что ж вам все стоять у дверей-то? — перебил вдруг Разумихин, — коли имеете что объяснить,
так садитесь, а обоим вам, с Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись, дай пройти! Проходите, вот вам стул, сюда! Пролезайте
же!
— Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в
таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к тому
же весьма важное дело по моей адвокатской части в сенате. Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
— Извините, мне
так показалось по вашему вопросу. Я был когда-то опекуном его… очень милый молодой человек… и следящий… Я
же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового. — Петр Петрович с надеждой оглядел всех присутствующих.
Экономическая
же правда прибавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и,
так сказать, целых кафтанов, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается в нем и общее дело.
Я
же хотел только узнать теперь, кто вы
такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
— Но, однако
же, нравственность? И,
так сказать, правила…
Он не знал, да и не думал о том, куда идти; он знал одно: «что все это надо кончить сегодня
же, за один раз, сейчас
же; что домой он иначе не воротится, потому что не хочет
так жить».
— Нет уж, это что
же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это
так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как
же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
— То-то и есть, что они все
так делают, — отвечал Заметов, — убьет-то хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не все
же такие, как вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?