Неточные совпадения
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом,
стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая,
стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и
стал смотреть в замочную скважину; но
в ней изнутри торчал ключ и,
стало быть, ничего не могло быть видно.
Он бросился
в угол, запустил руку под обои и
стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы. Всего оказалось восемь штук: две маленькие коробки, с серьгами или с чем-то
в этом роде, — он хорошенько не
посмотрел; потом четыре небольшие сафьянные футляра. Одна цепочка была просто завернута
в газетную бумагу. Еще что-то
в газетной бумаге, кажется орден…
Он пошел к печке, отворил ее и начал шарить
в золе: кусочки бахромы от панталон и лоскутья разорванного кармана так и валялись, как он их тогда бросил,
стало быть никто не
смотрел!
В ответ на это Раскольников медленно опустился на подушку, закинул руки за голову и
стал смотреть в потолок. Тоска проглянула
в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников
смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему
стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не
в конторе? Контора
в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Разумихин, сконфуженный окончательно падением столика и разбившимся стаканом, мрачно поглядел на осколки, плюнул и круто повернул к окну, где и
стал спиной к публике, с страшно нахмуренным лицом,
смотря в окно и ничего не видя.
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя,
смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен,
стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе.
Отвел я Порфирия к окну и
стал говорить, но опять отчего-то не так вышло: он
смотрит в сторону, и я
смотрю в сторону.
Она было остановилась, быстро подняла было на негоглаза, но поскорей пересилила себя и
стала читать далее. Раскольников сидел и слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь на стол и
смотря в сторону. Дочли до 32-го стиха.
—
Стало быть, я с ним приятель большой… коли знаю, — продолжал Раскольников, неотступно продолжая
смотреть в ее лицо, точно уже был не
в силах отвести глаз, — он Лизавету эту… убить не хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить хотел… когда она была одна… и пришел… А тут вошла Лизавета… Он тут… и ее убил.
Почти то же самое случилось теперь и с Соней; так же бессильно, с тем же испугом,
смотрела она на него несколько времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему пальцами
в грудь и медленно
стала подниматься с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее
становился ее взгляд на него.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и
в его лице, точно так же и он
стал смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою улыбкой.
Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила его за обе руки и, крепко сжимая их, как
в тисках, тонкими своими пальцами,
стала опять неподвижно, точно приклеившись,
смотреть в его лицо.
Раскольников, говоря это, хоть и
смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был
в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения
в виде вопросов и ответов.]
стал его верой и законом.
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он
смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему
стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что
в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он
стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
По обыкновению своему, он, оставшись один, с двадцати шагов впал
в глубокую задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и
стал смотреть на воду.
И все-таки вашим взглядом не
стану смотреть: если бы мне удалось, то меня бы увенчали, а теперь
в капкан!
Неточные совпадения
Вот
в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и
посмотреть, как он у нас выучен?
— То-то! уж ты сделай милость, не издавай!
Смотри, как за это прохвосту-то (так называли они Беневоленского) досталось!
Стало быть, коли опять за то же примешься, как бы и тебе и нам
в ответ не попасть!
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и
стал ходить по городу
в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а
смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б,
в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Бога забыли,
в посты скоромное едят, нищих не оделяют;
смотри, мол, скоро и на солнышко прямо
смотреть станут!
В полдень поставили столы и
стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и
стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и начал говорить, что ему нужно бежать.