Неточные совпадения
Студент разболтался и сообщил, кроме
того, что у старухи есть
сестра, Лизавета, которую она, такая маленькая и гаденькая, бьет поминутно и держит в совершенном порабощении, как маленького ребенка, тогда как Лизавета, по крайней мере, восьми вершков росту…
Она работала на
сестру день и ночь, была в доме вместо кухарки и прачки и, кроме
того, шила на продажу, даже полы мыть нанималась, и все
сестре отдавала.
Не
то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы
то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и
сестры, а не квартальные поручики,
то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— «А было ль известно тебе, Миколаю, в
тот самый день, что такую-то вдову в такой-то день и час с
сестрой ее убили и ограбили?» — «Знать не знаю, ведать не ведаю.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на
то, что «вот уж он и очнулся». И мать и
сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в
тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и
сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался
то в
ту,
то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в
то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
«И как это у него все хорошо выходит, — думала мать про себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с
сестрой —
тем только, что руку протянул в такую минуту да поглядел хорошо…
«А ведь точно они боятся меня», — подумал сам про себя Раскольников, исподлобья глядя на мать и
сестру. Пульхерия Александровна действительно, чем больше молчала,
тем больше и робела.
— Это был Свидригайлов,
тот самый помещик, в доме которого была обижена
сестра, когда служила у них гувернанткой.
«Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу.
То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: Отнимите камень.
Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит: ибо четыре дни, как он во гробе».
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в
то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и
сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
— Порфирий Петрович! — проговорил он громко и отчетливо, хотя едва стоял на дрожавших ногах, — я, наконец, вижу ясно, что вы положительно подозреваете меня в убийстве этой старухи и ее
сестры Лизаветы. С своей стороны, объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что имеете право меня законно преследовать,
то преследуйте; арестовать,
то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
На его же вопрос: посадил ли бы я Софью Семеновну рядом с моей
сестрой? я ответил, что я уже это и сделал,
того же дня.
Разозлившись на
то, что мать и
сестра не хотят, по его наветам, со мною рассориться, он слово за слово начал говорить им непростительные дерзости.
Теперь прошу особенного внимания: представьте себе, что если б ему удалось теперь доказать, что Софья Семеновна — воровка,
то, во-первых, он доказал бы моей
сестре и матери, что был почти прав в своих подозрениях; что он справедливо рассердился за
то, что я поставил на одну доску мою
сестру и Софью Семеновну, что, нападая на меня, он защищал, стало быть, и предохранял честь моей
сестры, а своей невесты.
А к
тому времени мать высохла бы от забот и от горя, и мне все-таки не удалось бы успокоить ее, а
сестра… ну, с
сестрой могло бы еще и хуже случиться!..
Знайте же, я пришел к вам прямо сказать, что если вы держите свое прежнее намерение насчет моей
сестры и если для этого думаете чем-нибудь воспользоваться из
того, что открыто в последнее время,
то я вас убью, прежде чем вы меня в острог посадите.
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да велите себе принести хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору, о себе
то есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меня женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша
сестра. Можно рассказывать? Да и время убьем.
Верите ли вы тоже, что Марфа Петровна до
того доходила, что даже на меня сердилась сначала за мое всегдашнее молчание о вашей
сестре, за
то, что я так равнодушен на ее беспрерывные и влюбленные отзывы об Авдотье Романовне?
— Эх, полноте, — как бы спохватился вдруг Свидригайлов, — я ведь вам говорил… и кроме
того, ваша
сестра терпеть меня не может.
Что же касалось во всем этом
сестры,
то Раскольников оставался все-таки убежден наверно, что Свидригайлов не оставит ее в покое.
Прибавьте к этому раздражение от голода, от тесной квартиры, от рубища, от яркого сознания красоты своего социального положения, а вместе с
тем положения
сестры и матери.
В
тот же день, но уже вечером, часу в седьмом, Раскольников подходил к квартире матери и
сестры своей, — к
той самой квартире в доме Бакалеева, где устроил их Разумихин.
Веришь ли: я сейчас погрозил
сестре чуть ли не кулаком за
то только, что она обернулась в последний раз взглянуть на меня.
— Имел даже честь и счастие встретить вашу
сестру, — образованная и прелестная особа. Признаюсь, я пожалел, что мы тогда с вами до
того разгорячились. Казус! А что я вас тогда, по поводу вашего обморока, некоторым взглядом окинул, —
то потом оно самым блистательным образом объяснилось! Изуверство и фанатизм! Понимаю ваше негодование. Может быть, по поводу прибывшего семейства квартиру переменяете?
Неточные совпадения
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась
сестрою Марата [Марат в
то время не был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить
тем, что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной
сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения,
то недоумевающих отправлял в часть.
Кити, очевидно, гордилась
тем, что исполняла в этом семействе обязанности
сестры милосердия.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда,
то есть что Анна Аркадьевна, любимая
сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Сверх
того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к себе в деревню
сестру Кити, которая должна была возвратиться из-за границы в середине лета, и ей предписано было купанье.