Неточные совпадения
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер
один молодой человек вышел
из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.
Здесь загородили ему дорогу отставные солдаты-носильщики, выносившие
из одной квартиры мебель.
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то есть все это, я вам скажу, взяла да и выдумала, и не то чтоб
из легкомыслия, для
одной похвальбы-с!
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки знаю, что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки,
из одной своей личной выгоды!
И будь даже господин Лужин весь
из одного чистейшего золота или
из цельного бриллианта, и тогда не согласится стать законною наложницей господина Лужина!
— Пусти и меня, братцы! — кричит
один разлакомившийся парень
из толпы.
— Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! — кричит
один старик
из толпы.
А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает
из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с
одного удара убить.
— Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! — кричит
из толпы
один любитель.
Из кондитерской намедни в толчки
одного выгнали.
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверях наскочила задом на
одного видного офицера с открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до полу и частыми мелкими шагами, подпрыгивая, полетела
из конторы.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул
один глоток холодной воды и пролил
из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще
один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика.
Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника и на господ, а сколько было с ним господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и господин
один в подворотню входил, с дамою, и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби» и я возлюблял, то что
из того выходило? — продолжал Петр Петрович, может быть с излишнею поспешностью, — выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы, по русской пословице: «Пойдешь за несколькими зайцами разом, и ни
одного не достигнешь».
Предположи же неопытного, и выйдет, что
один только случай его
из беды и вынес, а случай чего не делает?
— Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил все дело. А заметил ты, что он ко всему равнодушен, на все отмалчивается, кроме
одного пункта, от которого
из себя выходит: это убийство…
Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями;
из них поминутно выбегали женщины, одетые, как ходят «по соседству» — простоволосые и в
одних платьях.
И лопнуло все из-за
одного дурака!
Меж тем комната наполнилась так, что яблоку упасть было негде. Полицейские ушли, кроме
одного, который оставался на время и старался выгнать публику, набравшуюся с лестницы, опять обратно на лестницу. Зато
из внутренних комнат высыпали чуть не все жильцы г-жи Липпевехзель и сначала было теснились только в дверях, но потом гурьбой хлынули в самую комнату. Катерина Ивановна пришла в исступление.
Всем известно, что у Семена Захаровича было много друзей и покровителей, которых он сам оставил
из благородной гордости, чувствуя несчастную свою слабость, но теперь (она указала на Раскольникова) нам помогает
один великодушный молодой человек, имеющий средства и связи, и которого Семен Захарович знал еще в детстве, и будьте уверены, Амалия Людвиговна…
Самым ужаснейшим воспоминанием его было то, как он оказался вчера «низок и гадок», не по тому
одному, что был пьян, а потому, что ругал перед девушкой, пользуясь ее положением,
из глупо-поспешной ревности, ее жениха, не зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но даже и человека-то не зная порядочно.
— Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не знаю, кто
из них
один другого погубил бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
— О будущем муже вашей дочери я и не могу быть другого мнения, — твердо и с жаром отвечал Разумихин, — и не
из одной пошлой вежливости это говорю, а потому… потому… ну хоть по тому
одному, что Авдотья Романовна сама, добровольно, удостоила выбрать этого человека.
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять
одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя ни на кого, пошел вон
из комнаты.
—
Одним словом, я выхожу за Петра Петровича, — продолжала Дунечка, — потому что
из двух зол выбираю меньшее. Я намерена честно исполнить все, чего он от меня ожидает, я, стало быть, его не обманываю… Зачем ты так сейчас улыбнулся?
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них
из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец,
одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя
из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в
один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!
— Моя статья? В «Периодической речи»? — с удивлением спросил Раскольников, — я действительно написал полгода назад, когда
из университета вышел, по поводу
одной книги
одну статью, но я снес ее тогда в газету «Еженедельная речь», а не в «Периодическую».
Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть
из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, — более или менее, разумеется.
Огромная масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на свет, ну хоть
из тысячи
одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека.
Еще с более широкою самостоятельностию рождается, может быть,
из десяти тысяч
один (я говорю примерно, наглядно).
Еще с более широкою —
из ста тысяч
один.
— Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник
один переезжал
из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков — нет, не помню, чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать
одно только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?
Только видишь: я думал, что подгадил, а мне, сходя с лестницы, мысль
одна пришла, так и осенила меня:
из чего мы с тобой хлопочем?
В дверях затолпилось несколько любопытных. Иные
из них порывались войти. Все описанное произошло почти в
одно мгновение.
Точно так же и в мебельном магазине ни за что не хотели возвратить ни
одного рубля
из задатка за купленную, но еще не перевезенную в квартиру мебель.
Он остановился у него по приезде в Петербург не
из одной только скаредной экономии, хотя это и было почти главною причиной, но была тут и другая причина.
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если подумали, что из-за этой маловажной, касающейся
одного меня причины я бы стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу, как вы. Цель у меня другая-с.
Заметим здесь, что если Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и состоянием, то это без всякого интереса, безо всякого личного расчета, совершенно бескорыстно, так сказать, от полноты сердца,
из одного только удовольствия восхвалить и придать еще более цены хвалимому.
Его только
из милости пригласили, и то потому, что он с Петром Петровичем в
одной комнате стоит и знакомый его, так неловко было не пригласить».
Не явилась тоже и
одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся
из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана,
один за другим наружу. Но
из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
— Я видел, видел! — кричал и подтверждал Лебезятников, — и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какую угодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак, подумал, что вы
из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда вы ей жали
одной рукой руку, другою, левой, вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!
— Штука в том: я задал себе
один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто
одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб
из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
Я просто убил; для себя убил, для себя
одного; а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и
из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!..
Мы уж убежали от
одного сюда
из Мещанской… ну тебе-то какое дело, дурак!
— Вы, Порфирий Петрович, пожалуйста, не заберите себе в голову, — с суровою настойчивостью произнес Раскольников, — что я вам сегодня сознался. Вы человек странный, и слушал я вас
из одного любопытства. А я вам ни в чем не сознался… Запомните это.
Тут у нас случилась
одна девушка, Параша, черноокая Параша, которую только что привезли
из другой деревни, сенная девушка, и которую я еще никогда не видывал, — хорошенькая очень, но глупа до невероятности: в слезы, подняла вой на весь двор, и вышел скандал.