Неточные совпадения
Лежал я тогда…
ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней
такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на
такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Сначала сам добивался от Сонечки, а тут и в амбицию вдруг вошли: «Как, дескать, я,
такой просвещенный человек, в одной квартире с таковскою буду жить?» А Катерина Ивановна не спустила, вступилась…
ну и произошло…
Ну, кто же
такого, как я, пожалеет? ась?
«
Ну что это за вздор
такой я сделал, — подумал он, — тут у них Соня есть, а мне самому надо».
—
Ну, а коли я соврал, — воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род, то есть человеческий, то значит, что остальное все — предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и
так тому и следует быть!..
…
Ну да уж пусть мамаша, уж бог с ней, она уж
такая, но Дуня-то что?
Ну да положим, он «проговорился», хоть и рациональный человек (
так что, может быть, и вовсе не проговорился, а именно в виду имел поскорее разъяснить), но Дуня-то, Дуня?
Ну как для
такого первенца хотя бы и
такою дочерью не пожертвовать!
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка,
так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм…
Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Ну станет
такой о жительстве расспрашивать, если с
таким намерением шел?
«А черт возьми это все! — подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. —
Ну началось,
так и началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко лебезил и заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать мне на них на всех, да и на то, что я лебезил и заигрывал! Совсем не то! Совсем не то!..»
Ну-с,
так я вас не задерживаю, — обратился он опять к артельщику, — угодно вам разъяснить вашу надобность?
— Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло; недурно тоже и про «вашу мамашу».
Ну,
так как же, по-вашему, в полной он или не в полной памяти, а?
— Это денег-то не надо!
Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только
так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы будем его руководить, то есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
— Я, брат Родя, у вас тут теперь каждый день
так обедаю, — пробормотал он, насколько позволял набитый полный рот говядиной, — и это все Пашенька, твоя хозяюшка, хозяйничает, от всей души меня чествует. Я, разумеется, не настаиваю,
ну да и не протестую. А вот и Настасья с чаем! Эка проворная! Настенька, хошь пивца?
Ну, да все это вздор, а только она, видя, что ты уже не студент, уроков и костюма лишился и что по смерти барышни ей нечего уже тебя на родственной ноге держать, вдруг испугалась; а
так как ты, с своей стороны, забился в угол и ничего прежнего не поддерживал, она и вздумала тебя с квартиры согнать.
А
ну как уж знают и только прикидываются, дразнят, покуда лежу, а там вдруг войдут и скажут, что все давно уж известно и что они только
так…
— А чего
такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя…
Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
—
Ну, и руки греет, и наплевать!
Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе то, что он руки греет? Я говорил, что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть —
так много ль людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну печеную луковицу дадут, да и то если с тобой в придачу!..
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта:
ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
Ну, веришь иль не веришь, Зосимов, этот вопрос был предложен, и буквально в
таких выражениях, я положительно знаю, мне верно передали!
Ну,
так жали его, жали, нажимали, нажимали,
ну и повинился: «Не на панели, дескать, нашел, а в фатере нашел, в которой мы с Митреем мазали».
— Да врешь; горячишься.
Ну, а серьги? Согласись сам, что коли в тот самый день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при
таком следствии.
— В самом серьезном,
так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами,
так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть.
Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
— Брежу? Врешь, воробушек!..
Так я странен?
Ну, а любопытен я вам, а? Любопытен?
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, —
ну как же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
— Бредит! — закричал хмельной Разумихин, — а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит… А сегодня он действительно его выгнал. Это
так и было.
Ну, а тот рассердился… Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав…
Потому я искренно говорю, а не оттого, что… гм! это было бы подло; одним словом, не оттого, что я в вас… гм!
ну,
так и быть, не надо, не скажу отчего, не смею!..
Ну,
так на ночь запритесь, никого не пускайте.
—
Ну да, как-то
так нельзя, да и только! Тут, брат, втягивающее начало есть.
Не могу я это тебе выразить, тут, —
ну вот ты математику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я знаю…
ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и
так целый год сряду.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть
так и остается!
Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
И… и главное, он
такой грубый, грязный, обращение у него трактирное; и… и, положим, он знает, что и он,
ну хоть немного, да порядочный же человек…
ну,
так чем же тут гордиться, что порядочный человек?
Всякий должен быть порядочный человек, да еще почище, и… и все-таки (он помнит это) были и за ним
такие делишки… не то чтоб уж бесчестные,
ну да однако ж!..
Ну, и нарочно буду
такой грязный, сальный, трактирный, и наплевать!
— Что мне теперь делать, Дмитрий Прокофьич? — заговорила Пульхерия Александровна, чуть не плача. —
Ну как я предложу Роде не приходить? Он
так настойчиво требовал вчера отказа Петру Петровичу, а тут и его самого велят не принимать! Да он нарочно придет, как узнает, и… что тогда будет?
—
Ну,
так что ж этот раздавленный? Я тебя перебил! — крикнул поскорей Разумихин.
— Да что вы все
такие скучные! — вскрикнул он вдруг, совсем неожиданно, — скажите что-нибудь! Что в самом деле
так сидеть-то!
Ну, говорите же! Станем разговаривать… Собрались и молчим…
Ну, что-нибудь!
—
Ну, коль штуку,
так и хорошо! А то и я сам было подумал… — пробормотал Зосимов, подымаясь с дивана. — Мне, однако ж, пора; я еще зайду, может быть… если застану…
Ну, как ты думаешь: можно ли
таким выражением от Лужина
так же точно обидеться, как если бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас кто-нибудь?
— И прекрасно, Дунечка.
Ну, уж как вы там решили, — прибавила Пульхерия Александровна, —
так уж пусть и будет. А мне и самой легче: не люблю притворяться и лгать; лучше будем всю правду говорить… Сердись, не сердись теперь Петр Петрович!
—
Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить!
Так ли?
Так ли? Ведь
так?
— Предчувствие у меня
такое, Дуня.
Ну, веришь иль нет, как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит…
—
Ну, вот и увидишь!.. Смущает она меня, вот увидишь, увидишь! И
так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза
такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович
так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да еще тебе! Стало быть, ему дорога!
—
Ну да, да, да, — торопливо и неизвестно чему поддакивал Разумихин, —
так вот почему тебя тогда… поразило отчасти… а знаешь, ты и в бреду об каких-то колечках и цепочках все поминал!..
Ну да, да… Это ясно, все теперь ясно.
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать…
Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли…
так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…