Неточные совпадения
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя
одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то
ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но
ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от
одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Раскольников тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить
ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома
одна.
Старуха же уже сделала свое завещание, что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось
ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в
один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин души.
Несмотря на всю мучительную внутреннюю борьбу свою, он никогда,
ни на
одно мгновение не мог уверовать в исполнимость своих замыслов, во все это время.
Тут заинтересовало его вдруг: почему именно во всех больших городах человек не то что по
одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где нет
ни садов,
ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая гадость.
Раскольникову показалось, что письмоводитель стал с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, — но странное дело, — ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы то
ни было мнения, и перемена эта произошла как-то в
один миг, в
одну минуту.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в
одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то
ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
А как ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять такой факт, — основанный единственно только на
одной психологической невозможности, на
одном только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы бы они
ни были, разрушающий?
Ни до
одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем!
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять
одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже
ни об чем больше, никогда и
ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя
ни на кого, пошел вон из комнаты.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец,
одной, и там, идя, спеша,
ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся с ним и заглянул ему сбоку в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они с минуту,
один подле другого и не говоря
ни слова.
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать
одно только зло и, напротив, не имеет права сделать
ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?
Не говоря уже
ни слова об обидном и странном сопоставлении, на
одну доску, между мной и… заносчивым юношей, словами вашими вы допускаете возможность нарушения данного мне обещания.
Что бы со мною
ни было, погибну я или нет, я хочу быть
один.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в
один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что
ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
В эту самую минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем, что во всем разговоре она не принимала
ни малейшего участия и что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула на последнюю попытку и с потаенною тоской осмелилась сообщить Катерине Ивановне
одно чрезвычайно дельное и глубокомысленное замечание о том, что в будущем пансионе надо обращать особенное внимание на чистое белье девиц (ди веше) и что «непременно должен буль
одна такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель», и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль».
— Штука в том: я задал себе
один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать,
ни Тулона,
ни Египта,
ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто
одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
Впрочем, он тут же догадался, что и не это
одно его тревожит; было что-то требующее немедленного разрешения, но чего
ни осмыслить,
ни словами нельзя было передать.
Сидел в мое время
один смиреннейший арестант целый год в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что
ни с того
ни с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
— Вы, Порфирий Петрович, пожалуйста, не заберите себе в голову, — с суровою настойчивостью произнес Раскольников, — что я вам сегодня сознался. Вы человек странный, и слушал я вас из
одного любопытства. А я вам
ни в чем не сознался… Запомните это.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей
ни в
одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Он сам это все передавал слово в слово Софье Семеновне, которая
одна и знает секрет, но в убийстве не участвовала
ни словом,
ни делом, а, напротив, ужаснулась так же, как и вы теперь.
Она была не
одна; кругом нее было четверо маленьких детей Капернаумова. Софья Семеновна поила их чаем. Она молча и почтительно встретила Свидригайлова, с удивлением оглядела его измокшее платье, но не сказала
ни слова. Дети же все тотчас убежали в неописанном ужасе.
Он
ни о чем не думал, да и не хотел думать; но грезы вставали
одна за другою, мелькали отрывки мыслей, без начала и конца и без связи.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как
ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось
одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
— Но только, Родя, как я
ни глупа, но все-таки я могу судить, что ты весьма скоро будешь
одним из первых людей, если не самым первым в нашем ученом мире.
Он был как бы сам не свой. Он даже и на месте не мог устоять
одной минуты,
ни на
одном предмете не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали
одна через другую, он заговаривался; руки его слегка дрожали.