Неточные совпадения
И что это она пишет мне: «
Люби Дуню, Родя, а она тебя больше себя самой
любит»; уж
не угрызения ли совести ее самое втайне мучат, за то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать.
Он всегда
любил смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько
не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче, чем без возов.
— Да прозябал всю жизнь уездным почтмейстером… пенсионишко получает, шестьдесят пять лет,
не стоит и говорить… Я его, впрочем,
люблю. Порфирий Петрович придет: здешний пристав следственных дел… правовед. Да, ведь ты знаешь…
— Я
люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе
не об уличном пении говорил, — я
люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
— Он Лидочку больше всех нас
любил, — продолжала она очень серьезно и
не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, — потому
любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего
не говорила, а только мы знали, что она это
любит, и папочка знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
Любить я вас недостоин, но преклоняться пред вами — это обязанность каждого, если только он
не совершенный скот!
Я хотя их сейчас и ругал ругательски, но я ведь их всех уважаю; даже Заметова хоть
не уважаю, так
люблю, потому — щенок!
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь,
не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие
любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю,
не раскаешься!
— Да вы
не раздражайтесь, — засмеялся через силу Зосимов, — предположите, что вы мой первый пациент, ну а наш брат, только что начинающий практиковать, своих первых пациентов, как собственных детей,
любит, а иные почти в них влюбляются. А я ведь пациентами-то
не богат.
«Лжет! — думал он про себя, кусая ногти со злости. — Гордячка! Сознаться
не хочет, что хочется благодетельствовать! О, низкие характеры! Они и
любят, точно ненавидят. О, как я… ненавижу их всех!»
Недоверчив, скептик, циник… надувать
любит, то есть
не надувать, а дурачить…
Несмотря на врожденную склонность их к послушанию, по некоторой игривости природы, в которой
не отказано даже и корове, весьма многие из них
любят воображать себя передовыми людьми, «разрушителями» и лезть в «новое слово», и это совершенно искренно-с.
— Я
не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а
не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже
любили, хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь,
не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он
любил его. А некоторые из них сказали:
не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот
не умер?»
— Экой же вы вертун! — захихикал Порфирий, — да с вами, батюшка, и
не сладишь; мономания какая-то в вас засела. Так
не верите мне? А я вам скажу, что уж верите, уж на четверть аршина поверили, а я сделаю, что поверите и на весь аршин, потому истинно вас
люблю и искренно добра вам желаю.
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты
не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам
не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты
любить такого подлеца?
— Я сказал ей, что ты очень хороший, честный и трудолюбивый человек. Что ты ее
любишь, я ей
не говорил, потому она это сама знает.
— Ну, вот еще! Куда бы я ни отправился, что бы со мной ни случилось, — ты бы остался у них провидением. Я, так сказать, передаю их тебе, Разумихин. Говорю это, потому что совершенно знаю, как ты ее
любишь и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что и она тебя может
любить, и даже, может быть, уж и
любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, — надо иль
не надо тебе запивать.
— Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да
люблю, по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате по крайней мере, есть нечто постоянное, основанное даже на природе и
не подверженное фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может быть,
не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве
не занятие в своем роде?
Попал я на один танцевальный так называемый вечер, — клоак страшный (а я
люблю клоаки именно с грязнотцой), ну, разумеется, канкан, каких нету и каких в мое время и
не было.
Конечно, я твердо уверена, что Дуня слишком умна и, кроме того, и меня и тебя
любит… но уж
не знаю, к чему все это приведет.
— Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне ни услышали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы
любить меня так, как теперь? — спросил он вдруг от полноты сердца, как бы
не думая о своих словах и
не взвешивая их.
— Но зачем же они сами меня так
любят, если я
не стою того!
Они
любили даже ее походку, оборачивались посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что она такая маленькая, даже уж
не знали, за что похвалить.
Как это случилось, он и сам
не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже
не было сомнения, что он
любит, бесконечно
любит ее, и что настала же, наконец, эта минута…