Неточные совпадения
Он
до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи,
не только встречи с хозяйкой.
Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень,
до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, — нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто
не видал.
Никогда
до сих пор
не входил он в распивочные, но теперь голова его кружилась, и к тому же палящая жажда томила его.
Бивал он ее под конец; а она хоть и
не спускала ему, о чем мне доподлинно и по документам известно, но
до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда-то счастливой…
Да и то статский советник Клопшток, Иван Иванович, — изволили слышать? —
не только денег за шитье полдюжины голландских рубах
до сих пор
не отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом, будто бы рубашечный ворот сшит
не по мерке и косяком.
Пришел я в первый день поутру со службы, смотрю: Катерина Ивановна два блюда сготовила, суп и солонину под хреном, о чем и понятия
до сих пор
не имелось.
Сонечка, голубка моя, только деньгами способствовала, а самой, говорит, мне теперь,
до времени, у вас часто бывать неприлично, так разве в сумерки, чтобы никто
не видал.
Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая, как спичка, в одной худенькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом на голые плечи ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что он
не доходил теперь и
до колен, стояла в углу подле маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой.
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула,
не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что
до них давно уже
не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть
не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
Квартирная хозяйка его две недели как уже перестала ему отпускать кушанье, и он
не подумал еще
до сих пор сходить объясниться с нею, хотя и сидел без обеда.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает:
до последнего момента рядят человека в павлиные перья,
до последнего момента на добро, а
не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова
не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются,
до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос
не налепит.
Выглядывая скамейку, он заметил впереди себя, шагах в двадцати, идущую женщину, но сначала
не остановил на ней никакого внимания, как и на всех мелькавших
до сих пор перед ним предметах.
Пить он мог
до бесконечности, но мог и совсем
не пить; иногда проказил даже непозволительно, но мог и совсем
не проказить.
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом
до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и
не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого
не вынесу, так чего ж я
до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что
не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще
до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Нет, я
не вытерплю,
не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено в этот месяц, ясно как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я все же равно
не решусь!.. Я ведь
не вытерплю,
не вытерплю!.. Чего же, чего же и
до сих пор…
Впоследствии, когда он припоминал это время и все, что случилось с ним в эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его
до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и
не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошел к себе, как приговоренный к смерти. Ни о чем
не рассуждал и совершенно
не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно.
И если бы даже случилось когда-нибудь так, что уже все
до последней точки было бы им разобрано и решено окончательно и сомнений
не оставалось бы уже более никаких, — то тут-то бы, кажется, он и отказался от всего, как от нелепости, чудовищности и невозможности.
Что же касается
до того, где достать топор, то эта мелочь его нисколько
не беспокоила, потому что
не было ничего легче.
Дойдя
до таких выводов, он решил, что с ним лично, в его деле,
не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все время исполнения задуманного, единственно по той причине, что задуманное им — «
не преступление»…
Прибавим только, что фактические, чисто материальные затруднения дела вообще играли в уме его самую второстепенную роль. «Стоит только сохранить над ними всю волю и весь рассудок, и они, в свое время, все будут побеждены, когда придется познакомиться
до малейшей тонкости со всеми подробностями дела…» Но дело
не начиналось.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно,
до того страшно, что, кажется, смотри она так,
не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
И
до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки
не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом.
А между тем ни под каким видом
не смел он очень прибавить шагу, хотя
до первого поворота шагов сто оставалось.
Никого, ни единой души,
не встретил он потом
до самой своей комнаты; хозяйкина дверь была заперта.
Он перевертел все,
до последней нитки и лоскутка, и,
не доверяя себе, повторил осмотр раза три.
Он и
не думал
до сих пор их вынуть и спрятать!
Так и есть, так и есть: петлю под мышкой
до сих пор
не снял!
«Куски рваной холстины ни в каком случае
не возбудят подозрения; кажется, так, кажется, так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным
до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и везде,
не забыл ли еще чего-нибудь?
Здесь тоже духота была чрезвычайная и, кроме того,
до тошноты било в нос свежею, еще
не выстоявшеюся краской на тухлой олифе вновь покрашенных комнат.
Помощник
до того вспылил, что в первую минуту даже ничего
не мог выговорить, и только какие-то брызги вылетали из уст его. Он вскочил с места.
— Это деньги с вас по заемному письму требуют, взыскание. Вы должны или уплатить со всеми издержками, пенными [Пенные — от пеня — штраф за невыполнение принятых обязательств.] и прочими, или дать письменно отзыв, когда можете уплатить, а вместе с тем и обязательство
не выезжать
до уплаты из столицы и
не продавать и
не скрывать своего имущества. А заимодавец волен продать ваше имущество, а с вами поступить по законам.
Хозяйка моя добрая женщина, но она
до того озлилась, что я уроки потерял и
не плачу четвертый месяц, что
не присылает мне даже обедать…
— Все эти чувствительные подробности, милостисдарь,
до нас
не касаются, — нагло отрезал Илья Петрович, — вы должны дать отзыв и обязательство, а что вы там изволили быть влюблены и все эти трагические места,
до этого нам совсем дела нет.
Напротив, теперь если бы вдруг комната наполнилась
не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется,
не нашлось бы для них у него ни одного человеческого слова,
до того вдруг опустело его сердце.
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что
не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а
не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще
до сей минуты
не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
Раскольников поднял свою шляпу и пошел к дверям, но
до дверей он
не дошел…
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а
не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты
до сих пор даже и
не заглянул в кошелек и
не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще
не видал… Это как же?»
Тот был дома, в своей каморке, и в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре, как они
не видались. Разумихин сидел у себя в истрепанном
до лохмотьев халате, в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление.
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и,
не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже
до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова
не говоря, пошел вон.
Купол собора, который ни с какой точки
не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста,
не доходя шагов двадцать
до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение.
Даже чуть
не смешно ему стало, и в то же время сдавило грудь
до боли.
Но по какой-то странной, чуть
не звериной хитрости ему вдруг пришло в голову скрыть
до времени свои силы, притаиться, прикинуться, если надо, даже еще
не совсем понимающим, а между тем выслушать и выведать, что такое тут происходит?
А только как, например, довести
до того, чтоб она тебе обеда смела
не присылать?
Правда, вот он на диване лежит, под одеялом, но уж
до того затерся и загрязнился с тех пор, что уж, конечно, Заметов ничего
не мог рассмотреть.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта
не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще
до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— «А зачем же ты
до сих пор
не являлся?» — «Со страху».
— Как? Неужели вы
до сих пор
не изволили еще получить никаких известий? — спросил Петр Петрович, несколько коробясь.
Но господин Лужин скрепился и, кажется, решился
не примечать
до времени всех этих странностей.