Неточные совпадения
Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и
каждый раз, при выходе
на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной
на лестницу.
На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная
каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, — все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши.
Подле бабушкиной могилы,
на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить: но ему сказали, что у него был маленький брат, и он
каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря
на духоту), она
на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с
каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
Вдруг, с некоторым шумом, весьма молодцевато и как-то особенно повертывая с
каждым шагом плечами, вошел офицер, бросил фуражку с кокардой
на стол и сел в кресла.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с
каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные
на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря
на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже
каждое его украшение.
Когда он ходил в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно
на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и
каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению.
В ужасе приподнялся он и сел
на своей постели,
каждое мгновение замирая и мучаясь.
Ну, слушай историю: ровно
на третий день после убийства, поутру, когда они там нянчились еще с Кохом да Пестряковым, — хотя те
каждый свой шаг доказали: очевидность кричит! — объявляется вдруг самый неожиданный факт.
Каждый один от другого зависит
на всю свою жизнь!
— Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в
каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да
на свет, да переворотил бы ее и опять
на свет — не фальшивая ли?
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у
каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье
на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни
на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать
каждое сказанное слово,
каждое обстоятельство.
Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать
каждый день
на базаре.
В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг
на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с
каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
На комоде лежала какая-то книга. Он
каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он
каждый час и
каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже
на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
— Тоже наклепал один
на себя убийство-с, да еще как наклепал-то: целую галлюсинацию подвел, факты представил, обстоятельства рассказал, спутал, сбил всех и
каждого, а чего?
На столе оставалось около пятисот рублей, кредитными билетами, и между ними три билета, во сто рублей
каждый.
— То значит, что вы… клеветник, вот что значат мои слова! — горячо проговорил Лебезятников, строго смотря
на него своими подслеповатыми глазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами, как бы подхватывая и взвешивая
каждое слово. Опять снова воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.
— Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в
каждое слово и загадочно, но искренно смотря
на нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и пойдет
на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и
каждый день под окно к генералу ходить…
Измучившееся чахоточное лицо ее смотрело страдальнее, чем когда-нибудь (к тому же
на улице,
на солнце, чахоточный всегда кажется больнее и обезображеннее, чем дома); но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она с
каждою минутой становилась еще раздраженнее.
Сковороды, про которую говорил Лебезятников, не было; по крайней мере Раскольников не видал; но вместо стука в сковороду Катерина Ивановна начинала хлопать в такт своими сухими ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но
каждый раз обрывалась
на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
Мы
каждый день под окна к нему будем ходить, а проедет государь, я стану
на колени, этих всех выставлю вперед и покажу
на них: «Защити, отец!» Он отец сирот, он милосерд, защитит, увидите, а генералишку этого…
Я, знаете, труслив-с, поехал намедни к Б—ну, —
каждого больного minimum по получасу осматривает; так даже рассмеялся,
на меня глядя: и стукал, и слушал, — вам, говорит, между прочим, табак не годится; легкие расширены.
Свидригайлов был, однако, не очень много хмелен; в голову только
на мгновение ударило, хмель же отходил с
каждою минутой.
А помните, как много мы в этом же роде и
на эту же тему переговорили с вами вдвоем, сидя по вечерам
на террасе в саду,
каждый раз после ужина.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя и зорко следила за
каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и стоял против нее
на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Изредка он натыкался
на лавочные и овощные вывески и
каждую тщательно прочитывал.
Он жадно осматривался направо и налево, всматривался с напряжением в
каждый предмет и ни
на чем не мог сосредоточить внимания; все выскользало.
Устроилась она чрез Соню, которая аккуратно
каждый месяц писала в Петербург
на имя Разумихина и аккуратно
каждый месяц получала из Петербурга ответ.
Соня беспрерывно сообщала, что он постоянно угрюм, несловоохотлив и даже почти нисколько не интересуется известиями, которые она ему сообщает
каждый раз из получаемых ею писем; что он спрашивает иногда о матери; и когда она, видя, что он уже предугадывает истину, сообщила ему, наконец, об ее смерти, то, к удивлению ее, даже и известие о смерти матери
на него как бы не очень сильно подействовало, по крайней мере, так показалось ей с наружного вида.