Неточные совпадения
«Ну что это за вздор такой я сделал, — подумал он, — тут у них Соня
есть, а мне самому
надо».
«Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? — вдруг припомнился ему вчерашний вопрос Мармеладова, — ибо
надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно
было пойти…»
О том, что дело
надо сделать топором, решено им
было уже давно.
Мучительная, темная мысль поднималась в нем — мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может
быть, не то
надо делать, что он теперь делает…
Если бы дворник спросил его «что
надо?» — он, может
быть, так прямо и подал бы ему топор.
— Не
надо, — сказал он, — я пришел… вот что: у меня уроков никаких… я хотел
было… впрочем, мне совсем не
надо уроков…
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то
есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не
надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— А
надо полагать, это третьегодни-с, точно-с. Это Алексей Семенович
были; тоже при конторе у нас состоит-с.
— Это денег-то не
надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы
будем его руководить, то
есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже
ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там
надо.
Он только чувствовал и знал, что
надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как бы то ни
было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
Но лодки
было уж не
надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы
было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница
была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Потому я искренно говорю, а не оттого, что… гм! это
было бы подло; одним словом, не оттого, что я в вас… гм! ну, так и
быть, не
надо, не скажу отчего, не смею!..
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь
надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной
был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно
будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
Она говорит, что лучше
будет, то
есть не то что лучше, а для чего-то непременно будто бы
надо, чтоб и Родя тоже нарочно пришел сегодня в восемь часов и чтоб они непременно встретились…
— Совсем тебе не
надо, оставайся! Зосимов ушел, так и тебе
надо. Не ходи… А который час?
Есть двенадцать? Какие у тебя миленькие часы, Дуня! Да что вы опять замолчали? Все только я да я говорю…
— Постараюсь непременно… непременно, — отвечал Раскольников, привстав тоже и тоже запинаясь и не договаривая… — Сделайте одолжение, садитесь, — сказал он вдруг, — мне
надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может
быть, торопитесь, — сделайте одолжение, подарите мне две минуты…
— Если вам теперь
надо идти… — начала
было Соня, совсем и не посмотрев на Разумихина, а от этого еще более сконфузившись.
«Этому тоже
надо Лазаря
петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее
петь. Натуральнее всего ничего бы не
петь. Усиленно ничего не
петь! Нет! усиленно
было бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире
был… и про кровь спрашивал? В один миг
надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че… хоть пропаду, да узнаю!»
Порфирий Петрович смеялся и желал смеяться, но очевидно
было, что ему
надо объяснений.
Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал голос, — что эти часы пропали, то, клянусь, она
была бы в отчаянии!
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать
надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем
напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне
надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало
быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
— Просьба ваша, чтобы брата не
было при нашем свидании, не исполнена единственно по моему настоянию, — сказала Дуня. — Вы писали, что
были братом оскорблены; я думаю, что это
надо немедленно разъяснить и вы должны помириться. И если Родя вас действительно оскорбил, то он должен и
будет просить у вас извинения.
Завтра же, завтра же все это
надо восстановить, залечить, исправить, а главное — уничтожить этого заносчивого молокососа мальчишку, который
был всему причиной.
Я штуку вижу: ему просто хочется мне помочь; но прошлого года мне
было не
надо, а нынешний год я только приезда его поджидал и решился взять.
А главная основа предприятия в том, что
будем знать, что именно
надо переводить.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не
надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело, так в этом нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем,
будет еще время вам сговориться…
— Так, мне очень
надо, — ответил он смутно, как бы колеблясь в том, что хотел сказать. Но в бледном лице его
была какая-то резкая решимость.
Не стану теперь описывать, что
было в тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, как их успокоивал, как клялся, что
надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно,
будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не
надо раздражать его; как он, Разумихин,
будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом.
— А так-с, надо-с. Сегодня-завтра я отсюда съеду, а потому желал бы ей сообщить… Впрочем,
будьте, пожалуй, и здесь, во время объяснения. Тем даже лучше. А то вы, пожалуй, и бог знает что подумаете.
— А па-а-азвольте спросить, это вы насчет чего-с, — начал провиантский, — то
есть на чей… благородный счет… вы изволили сейчас… А впрочем, не
надо! Вздор! Вдова! Вдовица! Прощаю… Пас! — и он стукнул опять водки.
В раздумье остановился он перед дверью с странным вопросом: «
Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?» Вопрос
был странный, потому что он вдруг, в то же время, почувствовал, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на время, невозможно.
— Соня, у меня сердце злое, ты это заметь: этим можно многое объяснить. Я потому и пришел, что зол.
Есть такие, которые не пришли бы. А я трус и… подлец! Но… пусть! все это не то… Говорить теперь
надо, а я начать не умею…
— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не
было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а
была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок
надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не
было?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел
было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он
надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь
был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
— Так ведь они же
надо мной сами смеяться
будут, скажут: дурак, что не взял.
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что
петь, — такое, чтоб и Коле можно
было протанцевать… потому все это у нас, можете представить, без приготовления;
надо сговориться, так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше людей высшего общества и нас тотчас заметят: Леня знает «Хуторок»…
Сказал он что-то и про Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и упомянул, что «желал бы посоветоваться; что очень
надо бы поговорить, что
есть такие дела…».
— Ну, вот еще! Куда бы я ни отправился, что бы со мной ни случилось, — ты бы остался у них провидением. Я, так сказать, передаю их тебе, Разумихин. Говорю это, потому что совершенно знаю, как ты ее любишь и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что и она тебя может любить, и даже, может
быть, уж и любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, —
надо иль не
надо тебе запивать.
— Так к тебе ходит Авдотья Романовна, — проговорил он, скандируя слова, — а ты сам хочешь видеться с человеком, который говорит, что воздуху
надо больше, воздуху и… и стало
быть, и это письмо… это тоже что-нибудь из того же, — заключил он как бы про себя.
— Прощай, Родион. Я, брат…
было одно время… а впрочем, прощай, видишь,
было одно время… Ну, прощай! Мне тоже пора.
Пить не
буду. Теперь не
надо… врешь!
А ведь мы все-таки джентльмены; то
есть, во всяком случае, прежде всего джентльмены; это
надо понимать-с.
— Эй, жизнью не брезгайте! — продолжал Порфирий, — много ее впереди еще
будет. Как не
надо сбавки, как не
надо! Нетерпеливый вы человек!
— Да неужели же мне и с вами еще тоже
надо возиться, — сказал вдруг Раскольников, выходя с судорожным нетерпением прямо на открытую, — хотя вы, может
быть, и самый опасный человек, если захотите вредить, да я-то не хочу ломать себя больше.
Видите, в каком трактиришке все время просиживаю, и это мне всласть, то
есть не то чтобы всласть, а так,
надо же где-нибудь сесть.
— А вы и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы меня сейчас, Родион Романыч, хоть я заранее знал, что это так
будет. Вы же толкуете мне о разврате и об эстетике! Вы — Шиллер, вы — идеалист! Все это, конечно, так и должно
быть, и
надо бы удивляться, если б оно
было иначе, но, однако ж, как-то все-таки странно в действительности… Ах, жаль, что времени мало, потому вы сами прелюбопытный субъект! А кстати, вы любите Шиллера? Я ужасно люблю.
Ушли все на минуту, мы с нею как
есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она
будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не
надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
— Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, — продолжал он с тем же порывом, — я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны
будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя и что все, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, все это
была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну и довольно; мне казалось, что так
надо сделать и этим начать…