При слове «помешанный», неосторожно вырвавшемся у заболтавшегося на
любимую тему Зосимова, все поморщились. Раскольников сидел, как бы не обращая внимания, в задумчивости и с странною улыбкой на бледных губах. Он что-то продолжал соображать.
Он находил его в этот раз до небывалого раздражительным и невнимательным, несмотря на то, что он, Андрей Семенович, пустился было развивать перед ним свою
любимую тему о заведении новой, особой «коммуны».
Разговоры старших, конечно, полагались в основу и наших детских интимных бесед,
любимою темою для которых служили маменькины благоприобретения и наши предположения, кому что по смерти ее достанется.
И раз заведенный на
любимую тему, генерал подробно рассказал, как «этот Хаджи-Мурат так ловко разрезал отряд пополам, что, не приди нам на выручку, — он как будто с особенной любовью повторял слово „выручка“, — тут бы все и остались, потому…»
Неточные совпадения
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня
любимого! // С
тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что мужику у барина // До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда,
то есть что Анна Аркадьевна,
любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Ему хотелось плакать над своим умирающим
любимым братом, и он должен был слушать и поддерживать разговор о
том, как он будет жить.
И смерть эта, которая тут, в этом
любимом брате, с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем
то Бога,
то чорта, была совсем не так далека, как ему прежде казалось.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после
того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для
любимой женщины.