Неточные совпадения
«На какое
дело хочу покуситься и
в то же время каких пустяков боюсь! — подумал он с странною улыбкой.
Он был до
того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы
днем выходить
в таких лохмотьях на улицу.
Пятнадцать копеек
в день, сударь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и
то рук не покладая работавши!
И
в продолжение всего
того райского
дня моей жизни и всего
того вечера я и сам
в мечтаниях летучих препровождал: и,
то есть, как я это все устрою, и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья
в лоно семьи возвращу…
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и
в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же
день, после всех сих мечтаний (
то есть это будет ровно пять суток назад
тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать
в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Приидет
в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала?
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений
в нем не было ни на минуту, даже
в то еще время, как он читал письмо. Главнейшая суть
дела была решена
в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!»
Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг с дружкой
в тот день и
в ту ночь и во все последующее время?
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы
в смысле окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к нему… на другой
день после
того пойду, когда уже
то будет кончено и когда все по-новому пойдет…»
«После
того, — вскрикнул он, срываясь со скамейки, — да разве
то будет? Неужели
в самом
деле будет?»
Но теперь, странное
дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из
тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— А чтобы
те леший! — вскрикивает
в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со
дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец
в обе руки и с усилием размахивается над савраской.
Она работала на сестру
день и ночь, была
в доме вместо кухарки и прачки и, кроме
того, шила на продажу, даже полы мыть нанималась, и все сестре отдавала.
Дойдя до таких выводов, он решил, что с ним лично,
в его
деле, не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все время исполнения задуманного, единственно по
той причине, что задуманное им — «не преступление»…
— Это уж не наше
дело. А к нам вот поступило ко взысканию просроченное и законно протестованное заемное письмо
в сто пятнадцать рублей, выданное вами вдове, коллежской асессорше Зарницыной, назад
тому девять месяцев, а от вдовы Зарницыной перешедшее уплатою к надворному советнику Чебарову, мы и приглашаем вас посему к отзыву.
— Третьего
дня в трактире тоже история: пообедал, а платить не желает; «я, дескать, вас
в сатире за
то опишу».
Раскольникову показалось, что письмоводитель стал с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, — но странное
дело, — ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы
то ни было мнения, и перемена эта произошла как-то
в один миг,
в одну минуту.
Это было уже давно решено: «Бросить все
в канаву, и концы
в воду, и
дело с концом». Так порешил он еще ночью,
в бреду,
в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
«Если действительно все это
дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель,
то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул
в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое
дело сознательно шел? Да ведь ты
в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет,
в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять
та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего
дня… что к нему после
того на другой
день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит;
в другой раз — что все
тот же
день идет.
В тот же
день и приступил.
Хотел было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на
ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это
дело все прекратить,
в самом
то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— Гм! — сказал
тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось, что ты все еще не
в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да к
делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив
того самого дома, является
в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего
дня, примерно
в начале девятого, —
день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на
дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
А сегодня поутру,
в восемь часов, —
то есть это на третий-то
день, понимаешь? — вижу, входит ко мне Миколай, не тверезый, да и не
то чтоб очень пьяный, а понимать разговор может.
— «А было ль известно тебе, Миколаю,
в тот самый
день, что такую-то вдову
в такой-то
день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «Знать не знаю, ведать не ведаю.
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что коли
в тот самый
день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги
в руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при таком следствии.
— Нет, брат, не но, а если серьги,
в тот же
день и час очутившиеся у Николая
в руках, действительно составляют важную фактическую против него контру — однако ж прямо объясняемую его показаниями, следственно еще спорную контру, —
то надо же взять
в соображение факты и оправдательные, и
тем паче что они факты неотразимые.
— Жалею весьма и весьма, что нахожу вас
в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к
тому же весьма важное
дело по моей адвокатской части
в сенате. Не упоминаю уже о
тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших,
то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого
дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на
то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость
в сапогах ходит.
— Не соглашусь с вами, — с видимым наслаждением возразил Петр Петрович, — конечно, есть увлечения, неправильности, но надо быть и снисходительным, увлечения свидетельствуют о горячности к
делу и о
той неправильной внешней обстановке,
в которой находится
дело.
Экономическая же правда прибавляет, что чем более
в обществе устроенных частных
дел и, так сказать, целых кафтанов,
тем более для него твердых оснований и
тем более устраивается
в нем и общее
дело.
Я же хотел только узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то
делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до
того исказили они все, к чему ни прикоснулись,
в свой интерес, что решительно все
дело испакостили.
— Ну что ж, что читали? — вскричал он вдруг
в недоумении и
в нетерпении. — Мне-то какое
дело! Что ж
в том?
Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из
тех, которые тотчас же падают
в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала
раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
— Голова немного кружится, только не
в том дело, а
в том, что мне так грустно, так грустно! точно женщине… право! Смотри, это что? Смотри! смотри!
— Вздор!
то есть… я пьян, как олух, но не
в том дело; я пьян не от вина.
Ну да, черт, не
в том дело, а вот
в чем: ты сегодня
в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я
в кухне: вот вам случай познакомиться покороче!
В то же время он ясно сознавал, что мечта, загоревшаяся
в голове его,
в высшей степени неосуществима, — до
того неосуществима, что ему даже стало стыдно ее, и он поскорей перешел к другим, более насущным заботам и недоумениям, оставшимся ему
в наследство после «растреклятого вчерашнего
дня».
— Вот
в чем
дело, — заторопилась
та, как будто с нее гору сняли позволением сообщить свое горе.
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что
в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. —
Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде,
то есть как было назад
тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
— Представь себе, скоропостижно! — заторопилась Пульхерия Александровна, ободренная его любопытством, — и как раз
в то самое время, как я тебе письмо тогда отправила,
в тот самый даже
день! Вообрази, этот ужасный человек, кажется, и был причиной ее смерти. Говорят, он ее ужасно избил!
Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился
в гостя,
в немедленном ожидании изложения
дела, с
тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если
то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не
в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
— Вам следует подать объявление
в полицию, — с самым деловым видом отвечал Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии,
то есть об этом убийстве, — вы просите,
в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено
дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем, напишут.
— То-то и
дело, что я,
в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
В самом
деле, пройдя всю подворотню и уже выходя во двор,
тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему.
— Вчера, я знаю. Я ведь сам прибыл всего только третьего
дня. Ну-с, вот что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним, но позвольте же и мне заявить: что ж тут, во всем этом,
в самом
деле, такого особенно преступного с моей стороны,
то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
— Да совсем не
в том дело, — с отвращением перебил Раскольников, — просто-запросто вы противны, правы ль вы или не правы, ну, вот с вами и не хотят знаться, и гонят вас, и ступайте!..
— Да уж три раза приходила. Впервой я ее увидал
в самый
день похорон, час спустя после кладбища. Это было накануне моего отъезда сюда. Второй раз третьего
дня,
в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а
в третий раз, два часа
тому назад, на квартире, где я стою,
в комнате; я был один.