Неточные совпадения
В эту же минуту он и сам сознавал,
что мысли его порою мешаются и
что он очень слаб: второй
день, как уж он почти совсем ничего не ел.
Он был до того худо одет,
что иной, даже и привычный человек, посовестился бы
днем выходить
в таких лохмотьях на улицу.
«Если о сю пору я так боюсь,
что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого
дела дойти?..» — подумал он невольно, проходя
в четвертый этаж.
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже
в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было,
что он пять
дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязные, жирные, красные, с черными ногтями.
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, —
что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а
что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три
дня корки не видят!
Пришел я
в первый
день поутру со службы, смотрю: Катерина Ивановна два блюда сготовила, суп и солонину под хреном, о
чем и понятия до сих пор не имелось.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и
в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же
день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать
в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул,
что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Пятый
день из дома, и там меня ищут, и службе конец, и вицмундир
в распивочной у Египетского моста лежит, взамен
чего и получил сие одеяние… и всему конец!
Приидет
в тот
день и спросит: «А где дщерь,
что мачехе злой и чахоточной,
что детям чужим и малолетним себя предала?
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через
В—й проспект, как будто торопясь туда за
делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою,
чем очень удивлял прохожих.
Да
что же вы
в самом
деле обо мне-то подумали?
«
Что ж, неужели я все
дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел
в Разумихине?» — спрашивал он себя с удивлением.
Время серенькое,
день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела
в его памяти: даже
в памяти его она гораздо более изгладилась,
чем представлялась теперь во сне.
Но теперь, странное
дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть,
что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все,
что решено
в этот месяц, ясно как
день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я все же равно не решусь!.. Я ведь не вытерплю, не вытерплю!..
Чего же,
чего же и до сих пор…
Впоследствии, когда он припоминал это время и все,
что случилось с ним
в эти
дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя,
в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
Дико и чудно показалось ему,
что он мог проспать
в таком забытьи со вчерашнего
дня и ничего еще не сделал, ничего не приготовил…
Дело в том,
что Настасьи, и особенно по вечерам, поминутно не бывало дома: или убежит к соседям, или
в лавочку, а дверь всегда оставляет настежь.
Дойдя до таких выводов, он решил,
что с ним лично,
в его
деле, не может быть подобных болезненных переворотов,
что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все время исполнения задуманного, единственно по той причине,
что задуманное им — «не преступление»…
Прибавим только,
что фактические, чисто материальные затруднения
дела вообще играли
в уме его самую второстепенную роль. «Стоит только сохранить над ними всю волю и весь рассудок, и они,
в свое время, все будут побеждены, когда придется познакомиться до малейшей тонкости со всеми подробностями
дела…» Но
дело не начиналось.
Но каково же было его изумление, когда он вдруг увидал,
что Настасья не только на этот раз дома, у себя
в кухне, но еще занимается
делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!
— Ба! Да и
в самом
деле! — закричал удивившийся Кох. — Так
что ж они там! — И он неистово начал дергать дверь.
— Да отвори, жив аль нет? И все-то он дрыхнет! — кричала Настасья, стуча кулаком
в дверь, — целые дни-то деньские, как пес, дрыхнет! Пес и есть! Отвори,
что ль. Одиннадцатый час.
На улице опять жара стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти
дни. Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему
в глаза, так
что больно стало глядеть, и голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу
в яркий солнечный
день.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было
дело и…
в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески…
что она совершенно во мне уверена и все… но
что не захочу ли я дать ей это заемное письмо,
в сто пятнадцать рублей, всего
что она считала за мной долгу.
Раскольникову показалось,
что письмоводитель стал с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, — но странное
дело, — ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы то ни было мнения, и перемена эта произошла как-то
в один миг,
в одну минуту.
Наконец, пришло ему
в голову,
что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил
в тоске и тревоге, и
в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное
дело убил,
что так уже раз во сне,
в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
«Если действительно все это
дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул
в кошелек и не знаешь,
что тебе досталось, из-за
чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое
дело сознательно шел? Да ведь ты
в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет,
в этом доме, — подумал он. —
Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего
дня…
что к нему после того на другой
день пойду, ну
что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Иной раз казалось ему,
что он уже с месяц лежит;
в другой раз —
что все тот же
день идет.
Раскольников смотрел на все с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом. Он решился молчать и ждать:
что будет дальше? «Кажется, я не
в бреду, — думал он, — кажется, это
в самом
деле…»
Хотел было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это
дело все прекратить,
в самом то есть источнике, поручившись,
что ты заплатишь.
— Гм! — сказал тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось,
что ты все еще не
в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да к
делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на
что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут,
в одном этом
деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина
дела в том, как с фактами обращаться умеешь!
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является
в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего
дня, примерно
в начале девятого, —
день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на
дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил,
что на панели поднял.
— «А было ль известно тебе, Миколаю,
в тот самый
день,
что такую-то вдову
в такой-то
день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «Знать не знаю, ведать не ведаю.
— «Каким таким манером?» — «А таким самым манером,
что мазали мы этта с Митреем весь
день, до восьми часов, и уходить собирались, а Митрей взял кисть да мне по роже краской и мазнул, мазнул, этта, он меня
в рожу краской, да и побег, а я за ним.
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам,
что коли
в тот самый
день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги
в руки, — согласись сам,
что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при таком следствии.
— Нет, брат, не но, а если серьги,
в тот же
день и час очутившиеся у Николая
в руках, действительно составляют важную фактическую против него контру — однако ж прямо объясняемую его показаниями, следственно еще спорную контру, — то надо же взять
в соображение факты и оправдательные, и тем паче
что они факты неотразимые.
— Ваша мамаша, еще
в бытность мою при них, начала к вам письмо. Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько
дней и не приходил к вам, чтоб уж быть вполне уверенным,
что вы извещены обо всем; но теперь, к удивлению моему…
Во-первых, было видно и даже слишком заметно,
что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими
днями в столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься
в ожидании невесты,
что, впрочем, было весьма невинно и позволительно.
— Жалею весьма и весьма,
что нахожу вас
в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное
дело по моей адвокатской части
в сенате. Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
—
В самом серьезном, так сказать,
в самой сущности
дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось
в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть
в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова,
что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого
дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то,
что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость
в сапогах ходит.
Экономическая же правда прибавляет,
что чем более
в обществе устроенных частных
дел и, так сказать, целых кафтанов, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается
в нем и общее
дело.
Я же хотел только узнать теперь, кто вы такой, потому
что, видите ли, к общему-то
делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до того исказили они все, к
чему ни прикоснулись,
в свой интерес,
что решительно все
дело испакостили.
Но я все-таки был
в тысяче верстах от предположения,
что она
в таком извращенном фантазией виде могла понять и представить
дело…
разливался тоненький голос певца. Раскольникову ужасно захотелось расслушать,
что поют, точно
в этом и было все
дело.
— Ну
что ж,
что читали? — вскричал он вдруг
в недоумении и
в нетерпении. — Мне-то какое
дело!
Что ж
в том?
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на
деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да
чего ходить — вот пример:
в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела
дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по
делу видно…