Неточные совпадения
Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным взглядом, потому что и
в ее
глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость.
Глаза ее блестели как
в лихорадке, но взгляд был резок и неподвижен, и болезненное впечатление производило это чахоточное и взволнованное лицо при последнем освещении догоравшего огарка, трепетавшем на лице ее.
Она, кажется, унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь опять не захныкал, и
в то же время со страхом следила за матерью своими большими-большими темными
глазами, которые казались еще больше на ее исхудавшем и испуганном личике.
Он сошелся с девушкой у самой скамейки, но, дойдя до скамьи, она так и повалилась на нее,
в угол, закинула на спинку скамейки голову и закрыла
глаза, по-видимому от чрезвычайного утомления.
Та вдруг совсем открыла
глаза, посмотрела внимательно, как будто поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно
в ту сторону, откуда пришла.
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому, но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то,
в углу,
в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и он пошел куда
глаза глядят.
Но теперь, странное дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по
глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по
глазам, по самым
глазам! Он плачет. Сердце
в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом
в руках и с налитыми кровью
глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше бить.
Он встал на ноги,
в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—
в мост. Он был бледен,
глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Они имели одно странное свойство: чем окончательнее они становились, тем безобразнее, нелепее тотчас же становились и
в его
глазах.
Поровнявшись с хозяйкиною кухней, как и всегда отворенною настежь, он осторожно покосился
в нее
глазами, чтоб оглядеть предварительно: нет ли там,
в отсутствие Настасьи, самой хозяйки, а если нет, то хорошо ли заперты двери
в ее комнате, чтоб она тоже как-нибудь оттуда не выглянула, когда он за топором войдет?
Заглянув случайно, одним
глазом,
в лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и
в то же время сделать крюк: подойти к дому
в обход, с другой стороны…
Та отскочила
в испуге, хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и смотрела на него во все
глаза.
Он стоял, смотрел и не верил
глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Все с
глаз долой, и кошелек тоже!» — радостно думал он, привстав и тупо смотря
в угол,
в оттопырившуюся еще больше дыру.
— Никак, совсем разболелся? — заметила Настасья, не спускавшая с него
глаз. Дворник тоже на минуту обернул голову. — Со вчерашнего дня
в жару, — прибавила она.
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился
в нее
глазами. Хоть и очень мало мог он
в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться будут, когда придут его брать. «Но… полиция?»
Дойдя до поворота во вчерашнюю улицу, он с мучительною тревогой заглянул
в нее, на тот дом… и тотчас же отвел
глаза.
Раскольников
в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть
глаз; он пролежал с полчаса
в таком страдании,
в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
— Заметова?.. Письмоводителя?.. Зачем? — Раскольников быстро оборотился и уперся
глазами в Разумихина.
„А слышал, говорю, что вот то и то,
в тот самый вечер и
в том часу, по той лестнице, произошло?“ — „Нет, говорит, не слыхал“, — а сам слушает,
глаза вытараща, и побелел он вдруг, ровно мел.
Голова его слегка было начала кружиться; какая-то дикая энергия заблистала вдруг
в его воспаленных
глазах и
в его исхудалом бледно-желтом лице.
Он отыскал, наконец, то, чего добивался, и стал читать; строки прыгали
в его
глазах, он, однако ж, дочел все «известие» и жадно принялся отыскивать
в следующих нумерах позднейшие прибавления.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали
глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор
в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
Только что Раскольников отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Разумихиным. Оба, даже за шаг еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один другого взглядом. Разумихин был
в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал
в его
глазах.
Больной открыл
глаза и, еще не узнавая и не понимая, стал вглядываться
в стоявшего над ним Раскольникова.
— Пошли-и-и! — крикнула на него Катерина Ивановна; он послушался окрика и замолчал. Робким, тоскливым взглядом отыскивал он ее
глазами; она опять воротилась к нему и стала у изголовья. Он несколько успокоился, но ненадолго. Скоро
глаза его остановились на маленькой Лидочке (его любимице), дрожавшей
в углу, как
в припадке, и смотревшей на него своими удивленными детски пристальными
глазами.
Мармеладов был
в последней агонии; он не отводил своих
глаз от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над ним. Ему все хотелось что-то ей сказать; он было и начал, с усилием шевеля языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что он хочет просить у ней прощения, тотчас же повелительно крикнула на него...
— Кто это? Кто это? — проговорил он вдруг хриплым задыхающимся голосом, весь
в тревоге, с ужасом указывая
глазами на дверь, где стояла дочь, и усиливаясь приподняться.
— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не
в силах был отвечать. Он лег на диван и отвернулся к стене
в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные
глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
Он стоял с обеими дамами, схватив их обеих за руки, уговаривая их и представляя им резоны с изумительною откровенностью и, вероятно, для большего убеждения, почти при каждом слове своем, крепко-накрепко, как
в тисках, сжимал им обеим руки до боли и, казалось, пожирал
глазами Авдотью Романовну, нисколько этим не стесняясь.
Волосы у нее были темно-русые, немного светлей, чем у брата;
глаза почти черные, сверкающие, гордые и
в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые.
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись
в четвертом этаже с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные
глаза рассматривают их обеих из темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера
в моих
глазах раздавили лошади и о котором я уже вам говорил…
Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать себе
в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо
в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла было
глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
— Да-с, закуску; она вас очень велела благодарить, что вы вчера помогли нам… без вас совсем бы нечем похоронить. — И губы и подбородок ее вдруг запрыгали, но она скрепилась и удержалась, поскорей опять опустив
глаза в землю.
— Вы нам все вчера отдали! — проговорила вдруг
в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание.
Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
— Вам направо, Софья Семеновна? Кстати: как вы меня отыскали? — спросил он, как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему все хотелось смотреть
в ее тихие, ясные
глаза, и как-то это все не так удавалось…
Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула
в эту же улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее
глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь
в пяти шагах расстояния.
Взгляд этих
глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, имевшею
в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьезное, чем с первого взгляда можно было от нее ожидать.
И он как-то вдруг опять подмигнул ему левым
глазом и рассмеялся неслышно, — точь-в-точь как давеча.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув
глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся с ним и заглянул ему сбоку
в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил
глаза, и так шли они с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
— Ты убивец, — произнес тот, еще раздельнее и внушительнее и как бы с улыбкой какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул
в бледное лицо Раскольникова и
в его помертвевшие
глаза.
Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся
в свою каморку. Он снял и положил фуражку на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем
в бессилии лег на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся на нем;
глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
Он услышал поспешные шаги Разумихина и голос его, закрыл
глаза и притворился спящим. Разумихин отворил дверь и некоторое время стоял на пороге, как бы раздумывая. Потом тихо шагнул
в комнату и осторожно подошел к дивану. Послышался шепот Настасьи...
Вошел, на рассвете, на станцию, — за ночь вздремнул, изломан,
глаза заспаны, — взял кофею; смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня,
в руках колода карт: «Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?» А она мастерица гадать была.
Через минуту вошла со свечой и Соня, поставила свечку и стала сама перед ним, совсем растерявшаяся, вся
в невыразимом волнении и, видимо, испуганная его неожиданным посещением. Вдруг краска бросилась
в ее бледное лицо, и даже слезы выступили на
глазах… Ей было и тошно, и стыдно, и сладко… Раскольников быстро отвернулся и сел на стул к столу. Мельком успел он охватить взглядом комнату.
Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней,
глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел
в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня
в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел, как совсем сумасшедший.
Еще бы не ужас, что ты живешь
в этой грязи, которую так ненавидишь, и
в то же время знаешь сама (только стоит
глаза раскрыть), что никому ты этим не помогаешь и никого ни от чего не спасаешь!