Неточные совпадения
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с
виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто
в некотором волнении.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не
в значительном
виде, но опытность моя отличает
в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
А я, как и давеча,
в том же
виде лежал-с…
Сапоги, манишки коленкоровые — великолепнейшие, вицмундир, все за одиннадцать с полтиной состряпали
в превосходнейшем виде-с.
Это была крошечная клетушка, шагов
в шесть длиной, имевшая самый жалкий
вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось
в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок.
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась
в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была
в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а
в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему
виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло
в голову, и потемнело
в глазах.
Тут лохмотья его не обращали на себя ничьего высокомерного внимания, и можно было ходить
в каком угодно
виде, никого не скандализируя.
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются
в том же
виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так же как проходит всякая болезнь.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и
виду не подать, что прячется; потом позвонил
в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась
в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и не чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Сами п-п-под-личают, а вот-с, извольте взглянуть на них: вот они
в самом своем привлекательном теперь виде-с!
— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал
вид, что роется
в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне с своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться
в свою очередь, с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Произошло это утром,
в десять часов.
В этот час утра,
в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень
в кафтане, с бородкой, и с
виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
Сорок пять копеек сдачи, медными пятаками, вот-с, извольте принять, и таким образом, Родя, ты теперь во всем костюме восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто не только еще может служить, но даже имеет
в себе
вид особенного благородства: что значит у Шармера-то заказывать!
— О, он давно уже
в памяти, с утра! — продолжал Разумихин, фамильярность которого имела
вид такого неподдельного простодушия, что Петр Петрович подумал и стал ободряться, может быть отчасти и потому, что этот оборванец и нахал успел-таки отрекомендоваться студентом.
Действительно,
в общем
виде Петра Петровича поражало как бы что-то особенное, а именно нечто как бы оправдывавшее название «жениха», так бесцеремонно ему сейчас данное.
Но я все-таки был
в тысяче верстах от предположения, что она
в таком извращенном фантазией
виде могла понять и представить дело…
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким
видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку
в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно
в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
Он заглянул — Заметов, тот же самый Заметов и
в том же
виде, с перстнями, с цепочками, с пробором
в черных вьющихся и напомаженных волосах,
в щегольском жилете и
в несколько потертом сюртуке и несвежем белье.
Сложил бы, да и навалил бы камнем,
в том
виде, как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы прочь.
— Да, замочился… я весь
в крови! — проговорил с каким-то особенным
видом Раскольников, затем улыбнулся, кивнул головой и пошел вниз по лестнице.
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно, но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да
в состоянии ли исполнить, что обещает?
В таком ведь он
виде!..»
— А, понимаю, вы думаете, что я
в таком
виде! — перебил ее мысли Разумихин, угадав их и шагая своими огромнейшими шажищами по тротуару, так что обе дамы едва могли за ним следовать, чего, впрочем, он не замечал.
— Да, да… все это, конечно, досадно… — пробормотал
в ответ Раскольников, но с таким рассеянным и почти невнимательным
видом, что Дунечка
в изумлении на него посмотрела.
Он развернул, наконец, письмо, все еще сохраняя
вид какого-то странного удивления; потом медленно и внимательно начал читать и прочел два раза. Пульхерия Александровна была
в особенном беспокойстве; да и все ждали чего-то особенного.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из
виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо
в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Все это сделано было
в мгновение, на ходу, и прохожий, стараясь не показать даже
виду, пошел далее, убавив шагу и как бы
в ожидании.
— То есть не то чтобы… видишь,
в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал
в пьяном
виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Вам следует подать объявление
в полицию, — с самым деловым
видом отвечал Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом убийстве, — вы просите,
в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем, напишут.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак
в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим
видом.
Но… так как мы уже теперь заговорили ясно (а это отлично, что заговорили, наконец, ясно, я рад!) — то уж я тебе прямо теперь признаюсь, что давно это
в них замечал, эту мысль, во все это время, разумеется,
в чуть-чутошном только
виде,
в ползучем, но зачем же хоть и
в ползучем!
Дворник стоял у дверей своей каморки и указывал прямо на него какому-то невысокому человеку, с
виду похожему на мещанина, одетому
в чем-то вроде халата,
в жилетке и очень походившему издали на бабу. Голова его,
в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.
Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни
в чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая
вида, что звал его.
Я бы, может, теперь
в экспедицию на Северный полюс поехал, потому j’ai le vin mauvais, [я
в пьяном
виде нехорош (фр.).] и пить мне противно, а кроме вина ничего больше не остается.
Петр Петрович не спеша вынул батистовый платок, от которого понесло духами, и высморкался с
видом хоть и добродетельного, но все же несколько оскорбленного
в своем достоинстве человека, и притом твердо решившегося потребовать объяснений.
Он встретил своего гостя, по-видимому, с самым веселым и приветливым
видом, и только уже несколько минут спустя Раскольников, по некоторым признакам, заметил
в нем как бы замешательство, — точно его вдруг сбили с толку или застали на чем-нибудь очень уединенном и скрытном.
Мне, напротив, следовало бы сначала усыпить подозрения ваши и
виду не подать, что я об этом факте уже известен; отвлечь, этак, вас
в противоположную сторону, да вдруг, как обухом по темени (по вашему же выражению), и огорошить: «А что, дескать, сударь, изволили вы
в квартире убитой делать
в десять часов вечера, да чуть ли еще и не
в одиннадцать?
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным
видом. — Да и к чему вам знать, к чему вам так много знать, коли вас еще и не начинали беспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай огонь
в руки! И зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
Потом, при воспоминании об этой минуте, Раскольникову представлялось все
в таком
виде...
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед собою, но как бы никого не видя.
В глазах его сверкала решимость, но
в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
— Так-с. Ну-с, так имейте
в виду-с; а теперь благоволите принять, для интересов вашей родственницы, на первый случай, посильную сумму от меня лично. Весьма и весьма желаю, чтоб имя мое при сем не было упомянуто. Вот-с… имея, так сказать, сам заботы, более не
в состоянии…
Другая неприятность тоже отчасти способствовала раздражению Катерины Ивановны: на похоронах из жильцов, званных на похороны, кроме полячка, который успел-таки забежать и на кладбище, никто почти не был; к поминкам же, то есть к закуске, явились из них всё самые незначительные и бедные, многие из них не
в своем даже
виде, так, дрянь какая-то.
Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была
в нем уверена, — продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, — и уж, конечно, он не похож… — резко и громко и с чрезвычайно строгим
видом обратилась она к Амалии Ивановне, отчего та даже оробела, — не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых у папеньки
в кухарки на кухню не взяли бы, а покойник муж, уж конечно, им бы честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте.
Катерина Ивановна хоть и постаралась тотчас же сделать
вид, что с пренебрежением не замечает возникшего
в конце стола смеха, но тотчас же, нарочно возвысив голос, стала с одушевлением говорить о несомненных способностях Софьи Семеновны служить ей помощницей, «о ее кротости, терпении, самоотвержении, благородстве и образовании», причем потрепала Соню по щечке и, привстав, горячо два раза ее поцеловала.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав
в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на
вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный
в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
— Ничего, Соня. Не пугайся… Вздор! Право, если рассудить, — вздор, — бормотал он с
видом себя не помнящего человека
в бреду. — Зачем только тебя-то я пришел мучить? — прибавил он вдруг, смотря на нее. — Право. Зачем? Я все задаю себе этот вопрос, Соня…
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была
в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с
видом какого-то возраставшего испуга...
А насчет Миколки угодно ли вам знать, что это за сюжет,
в том
виде, как то есть я его понимаю?
Раскольников тотчас сделал
вид, что как будто и сам не заметил его и смотрит, задумавшись,
в сторону, а сам продолжал его наблюдать краем глаза.
— Ну их, не поминайте;
в Петербурге еще не было; да и черт с ними! — вскричал он с каким-то раздражительным
видом. — Нет, будемте лучше об этом… да, впрочем… Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долго остаться, а жаль! Было бы что сообщить.
— А-а-а! Слыхом не слыхать,
видом не видать, а русский дух… как это там
в сказке… забыл! М-мае п-па-чтенье! — вскричал вдруг знакомый голос.