Неточные совпадения
Идти ему
было немного; он даже знал, сколько
шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать.
Огарок освещал беднейшую комнату
шагов в десять длиной; всю ее
было видно из сеней.
Это
была крошечная клетушка,
шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок.
И, однако ж, в стороне,
шагах в пятнадцати, на краю бульвара, остановился один господин, которому, по всему видно
было, очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями.
Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот услышал и хотел
было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще
шагов десять и опять остановился.
Конечно, если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя
было рассчитывать наверное на более очевидный
шаг к успеху этого замысла, как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно
было бы узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение,
будет дома одна-одинехонька.
Шаги были тяжелые, ровные, неспешные.
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверях наскочила задом на одного видного офицера с открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это
был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до полу и частыми мелкими
шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым
шагом плечами, куда
шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то
есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя
шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно
было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение.
— Эх, досада, сегодня я как раз новоселье справляю, два
шага; вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то
будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, — не забудь смотри, обещал.
— Я, конечно, не мог собрать стольких сведений, так как и сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но, впрочем, две весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок… Я приискал уже настоящую, то
есть будущую нашу квартиру, — оборотился он к Раскольникову, — и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах, два
шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал…
А я говорю — неловкий, неопытный, и, наверно, это
был первый
шаг!
Только что Раскольников отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Разумихиным. Оба, даже за
шаг еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один другого взглядом. Разумихин
был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
Но лодки
было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы
было немного: утопленницу несло водой в двух
шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница
была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
В контору надо
было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она
была тут в двух
шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может
быть, безо всякой цели, а может
быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не
был и мимо не проходил.
Папаша
был статский полковник и уже почти губернатор; ему только оставался всего один какой-нибудь
шаг, так что все к нему ездили и говорили: «Мы вас уж так и считаем, Иван Михайлыч, за нашего губернатора».
Она ужасно рада
была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать
шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Все это сделано
было в мгновение, на ходу, и прохожий, стараясь не показать даже виду, пошел далее, убавив
шагу и как бы в ожидании.
В руках его
была красивая трость, которою он постукивал, с каждым
шагом, по тротуару, а руки
были в свежих перчатках.
«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире
был… и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого
шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че… хоть пропаду, да узнаю!»
Последние слова
были сказаны уже в передней. Порфирий Петрович проводил их до самой двери чрезвычайно любезно. Оба вышли мрачные и хмурые на улицу и несколько
шагов не говорили ни слова. Раскольников глубоко перевел дыхание…
Тихим, ослабевшим
шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся на нем; глаза его
были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого
шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало
быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Не доходя
шагов десяти, он вдруг узнал его и — испугался: это
был давешний мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный.
Шаги впереди идущего человека затихли: «стало
быть, он остановился или где-нибудь спрятался».
Покамест он бродил в темноте и в недоумении, где бы мог
быть вход к Капернаумову, вдруг, в трех
шагах от него, отворилась какая-то дверь; он схватился за нее машинально.
Человек остановился на пороге, посмотрел молча на Раскольникова и ступил
шаг в комнату. Он
был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.
«Это политический заговорщик! Наверно! И он накануне какого-нибудь решительного
шага — это наверно! Иначе
быть не может и… и Дуня знает…» — подумал он вдруг про себя.
Следует, может
быть, предать самого себя, чтоб отвлечь Дунечку от какого-нибудь неосторожного
шага.
— Ну, тогда
было дело другое. У всякого свои
шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда не
было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать. Помните?
Свидригайлов сел на диван,
шагах в восьми от Дуни. Для нее уже не
было ни малейшего сомнения в его непоколебимой решимости. К тому же она его знала…
— Не твой револьвер, а Марфы Петровны, которую ты убил, злодей! У тебя ничего не
было своего в ее доме. Я взяла его, как стала подозревать, на что ты способен. Смей шагнуть хоть один
шаг, и, клянусь, я убью тебя!
Оба, наконец, вышли. Трудно
было Дуне, но она любила его! Она пошла, но, отойдя
шагов пятьдесят, обернулась еще раз взглянуть на него. Его еще
было видно. Но, дойдя до угла, обернулся и он; в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже с досадой махнул рукой, чтоб она шла, а сам круто повернул за угол.
К величайшей досаде защищавших это мнение, сам преступник почти не пробовал защищать себя; на окончательные вопросы: что именно могло склонить его к смертоубийству и что побудило его совершить грабеж, он отвечал весьма ясно, с самою грубою точностью, что причиной всему
было его скверное положение, его нищета и беспомощность, желание упрочить первые
шаги своей жизненной карьеры с помощью по крайней мере трех тысяч рублей, которые он рассчитывал найти у убитой.
Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы
были быть казнены при самых первых своих
шагах.
Но те люди вынесли свои
шаги, и потому они правы, а я не вынес, и, стало
быть, я не имел права разрешить себе этот
шаг».