Неточные совпадения
Прибавлю, что это и решило с первого дня, что
я не грубил ему; даже рад был, если приводилось его иногда развеселить или развлечь; не думаю, чтоб признание это могло
положить тень на мое достоинство.
Просить жалованья
мне и потому было досадно, что
я уже
положил отказаться от должности, предчувствуя, что принужден буду удалиться и отсюда, по неминуемым обстоятельствам.
Положим, что
я употребил прием легкомысленный, но
я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
— Имеете вы особые основания так
полагать о нем, Крафт? Вот что
я хочу знать: для того-то
я и у вас!
Там
я просто истреблял его: суп выливал в окно в крапиву или в одно другое место, говядину — или кидал в окно собаке, или, завернув в бумагу,
клал в карман и выносил потом вон, ну и все прочее.
Уединение — главное:
я ужасно не любил до самой последней минуты никаких сношений и ассоциаций с людьми; говоря вообще, начать «идею»
я непременно
положил один, это sine qua.
Столяр же сделал и гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и
положила хорошенькую подушечку, а
я купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку, которую, поверят ли, до сих пор не могу позабыть.
Там у
меня было достопримечательного — полукруглое окно, ужасно низкий потолок, клеенчатый диван, на котором Лукерья к ночи постилала
мне простыню и
клала подушку, а прочей мебели лишь два предмета — простейший тесовый стол и дырявый плетеный стул.
Один из признаков его веселого расположения — это когда он принимался надо
мною острить.
Я не отвечал, разумеется. Вошла Лукерья с целым кульком каких-то покупок и
положила на стол.
— Победа, Татьяна Павловна; в суде выиграно, а апеллировать, конечно, князья не решатся. Дело за
мною! Тотчас же нашел занять тысячу рублей. Софья,
положи работу, не труди глаза. Лиза, с работы?
И вот
я наконец
положил бежать.
Но
я еще внизу
положил, во время всех этих дебатов, подвергнуть дело о письме про наследство решению третейскому и обратиться, как к судье, к Васину, а если не удастся к Васину, то еще к одному лицу,
я уже знал к какому.
Лучше вот что: если вы решились ко
мне зайти и у
меня просидеть четверть часа или полчаса (
я все еще не знаю для чего, ну,
положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со
мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж
мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
Я знал возражения и тотчас же объяснил ему, что это вовсе не так глупо, как он
полагает.
Я после этого, естественно уверенный, что барыня дома, прошел в комнату и, не найдя никого, стал ждать,
полагая, что Татьяна Павловна сейчас выйдет из спальни; иначе зачем бы впустила
меня кухарка?
Впрочем,
положим, что сын, хотя
я Долгорукий,
я незаконнорожденный.
— Знаете что,
я по вашим глазам еще давеча догадался, что вы будете хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы,
положил не добиваться вашего мнения; но вы его сами высказали, и
я поневоле принужден согласиться с вами; а между тем
я недоволен вами!
Мне жаль Крафта.
Только что убежала она вчера от нас,
я тотчас же
положил было в мыслях идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное дело, которое, впрочем,
я весьма бы мог отложить до сегодня… на неделю даже, — это досадное дело всему помешало и все испортило.
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он
положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и
я благословляю тебя! (франц.)]
— А
я все ждала, что поумнеешь.
Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович, и как выглядела, то и стала так думать: «Ведь он придет же, ведь уж наверно кончит тем, что придет», — ну, и
положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за
мной!»
— Довольно, прошу вас, довольно. Вы вчера просили триста рублей, вот они… — Он
положил передо
мной на стол деньги, а сам сел в кресло, нервно отклонился на спинку и забросил одну ногу за другую.
Я остановился в смущении.
— Так вот что — случай, а вы
мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «
Я завтра в три часа буду там-то»… ну,
положим, у Татьяны Павловны, — сорвался
я и полетел окончательно. Сердце у
меня стукнуло и остановилось;
я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
Теперь
мне понятно: он походил тогда на человека, получившего дорогое, любопытное и долго ожидаемое письмо и которое тот
положил перед собой и нарочно не распечатывает, напротив, долго вертит в руках, осматривает конверт, печать, идет распорядиться в другую комнату, отдаляет, одним словом, интереснейшую минуту, зная, что она ни за что не уйдет от него, и все это для большей полноты наслаждения.
И
я дрожащею рукой пустился вынимать мои деньги и
класть их на диван, на мраморный столик и даже в какую-то раскрытую книгу, кучками, пригоршнями, пачками; несколько монет покатилось на ковер.
Впрочем, она пробыла у
меня полминуты, ну,
положим, всю минуту, только уж не более.
— Во всяком случае,
я вам чрезвычайно благодарен, — прибавил он искренно. — Да, действительно, если так все было, то он
полагал, что вы не можете устоять против известной суммы.
Я забрел в самый темный угол, сел на диван и,
положив локти на стол, подпер обеими руками голову.
Мне мелькнуло вдруг тогда словцо Татьяны Павловны о Версилове: «Пошел бы на Николаевскую дорогу и
положил бы голову на рельсы: там бы ему ее и оттяпали».
Эта мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но
я мигом и с болью прогнал ее: «
Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню,
я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Полагаю, что
я стукнулся о землю затылком и, должно быть, минуту или две пролежал без сознания.
Я послушно спустился за мамой; мы вышли на крыльцо.
Я знал, что они все там смотрят теперь из окошка. Мама повернулась к церкви и три раза глубоко на нее перекрестилась, губы ее вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко
мне и — не выдержала,
положила мне обе руки на голову и заплакала над моей головой.
— Ну, Господи… ну, Господь с тобой… ну, храни тебя ангелы небесные, Пречестная Мать, Николай-угодник… Господи, Господи! — скороговоркой повторяла она, все крестя
меня, все стараясь чаще и побольше
положить крестов, — голубчик ты мой, милый ты мой! Да постой, голубчик…
Я вынул его и осмотрел даже с некоторым любопытством; кончик платка сохранял еще вполне след бывшего узелка и даже ясно отпечатавшийся кругленький оттиск монетки;
я, впрочем,
положил платок на место и задвинул ящик.
Он перевел дух и вздохнул. Решительно,
я доставил ему чрезвычайное удовольствие моим приходом. Жажда сообщительности была болезненная. Кроме того,
я решительно не ошибусь, утверждая, что он смотрел на
меня минутами с какою-то необыкновенною даже любовью: он ласкательно
клал ладонь на мою руку, гладил
меня по плечу… ну, а минутами, надо признаться, совсем как бы забывал обо
мне, точно один сидел, и хотя с жаром продолжал говорить, но как бы куда-то на воздух.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре ест кутью и
кладет поклоны, а в Бога не верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал
я, — и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз десять прежде того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная… в монастыре выработал.
Главное,
я сам был в такой же, как и он, лихорадке; вместо того чтоб уйти или уговорить его успокоиться, а может, и
положить его на кровать, потому что он был совсем как в бреду,
я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шепотом и со слезами в душе...
Надменности и вызова ожидавшей
меня судьбе прибывало все больше и больше, и отчасти,
полагаю, от действительного уже выздоровления и от быстро возвращавшихся жизненных сил.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко
мне свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого
меня слушать, даже заслушивался, на разные темы,
полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Положил я, детки, вам словечко сказать одно, небольшое, — продолжал он с тихой, прекрасной улыбкой, которую
я никогда не забуду, и обратился вдруг ко
мне: — Ты, милый, церкви святой ревнуй, и аще позовет время — и умри за нее; да подожди, не пугайся, не сейчас, — усмехнулся он.
Версилов объяснил
мне (уже потом у
меня), что князь настоял на своем и
положил обвенчаться с Лизой при первой возможности, еще до решения суда.
— Андрей Петрович, — схватил
я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со
мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович,
я молчал, — ведь вы видели это, —
я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн.
Я прямо
положил их не знать никогда.
Я — трус,
я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а
я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы
я ни пошел! Не так ли?
— Этому надо
положить конец! — еще раздражительнее продолжал Ламберт. —
Я вам, молодой мой друг, не для того покупаю платье и даю прекрасные вещи, чтоб вы на вашего длинного друга тратили… Какой это галстух вы еще купили?
— Непременно.
Я знаю. И Анна Андреевна это
полагает. Это
я тебе серьезно и правду говорю, что Анна Андреевна
полагает. И потом еще
я расскажу тебе, когда придешь ко
мне, одну вещь, и ты увидишь, что любит. Альфонсина была в Царском; она там тоже узнавала…
— Смешно?! (
Я слушал ее из всех сил;
полагаю, что действительно она была как в истерике и… высказывалась, может быть, вовсе не для
меня; но
я не мог удержаться, чтоб не расспрашивать).
— Друг мой, это — вопрос, может быть, лишний.
Положим,
я и не очень веровал, но все же
я не мог не тосковать по идее.
Я не мог не представлять себе временами, как будет жить человек без Бога и возможно ли это когда-нибудь. Сердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период, пожалуй, возможен… Для
меня даже сомнений нет, что он настанет; но тут
я представлял себе всегда другую картину…
Напомню, впрочем, что у
меня были и свои деньги на выезд; но
я все-таки
положил ждать; между прочим, предполагал, что деньги придут через почту.
Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни на минуту не сомневалась, что документ еще у
меня и что
я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны,
полагала, что
я, если б даже и решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не было дома. Хозяйку
я ни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще
положил прекратить с ними всякие сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что принесли
мне кофей,
я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в мою дверь; к удивлению моему, оказался Тришатов.
Достав письмо, ее письмо, мой московский документ, они взяли такого же размера простую почтовую бумажку и
положили в надрезанное место кармана и зашили снова как ни в чем не бывало, так что
я ничего не мог заметить.
Порешив с этим пунктом,
я непременно, и уже настоятельно,
положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко
мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.