Татьяна Павловна на вопросы мои даже и не отвечала: «Нечего тебе, а вот послезавтра отвезу тебя в пансион; приготовься, тетради свои возьми, книжки приведи в порядок, да приучайся сам в сундучке укладывать, не белоручкой расти вам, сударь», да то-то, да это-то, уж барабанили же вы мне, Татьяна Павловна, в эти
три дня!
Я знал, серьезно знал, все эти
три дня, что Версилов придет сам, первый, — точь-в-точь как я хотел того, потому что ни за что на свете не пошел бы к нему первый, и не по строптивости, а именно по любви к нему, по какой-то ревности любви, — не умею я этого выразить.
Я прямо пришел в тюрьму князя. Я уже
три дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
Неточные совпадения
Но мать, сестра, Татьяна Павловна и все семейство покойного Андроникова (одного месяца
три перед тем умершего начальника отделения и с тем вместе заправлявшего
делами Версилова), состоявшее из бесчисленных женщин, благоговели перед ним, как перед фетишем.
Дня три назад, встретившись внизу с чиновником, я осведомился у него: у кого здесь спрашивают жалованье?
Он даже,
дня три тому назад, проговорился, хотя робко и отдаленно, что боится с ее приездом за меня, то есть что за меня ему будет таска.
— Александра Петровна Синицкая, — ты, кажется, ее должен был здесь встретить недели
три тому, — представь, она третьего
дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите».
Оно доказывало лишь то, думал я тогда, что я не в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у меня есть «свое место», есть свое
дело и что если б у меня было
три жизни, то и тогда бы мне было их мало.
Я каждый
день бегал к Дарье Родивоновне, раза по
три, а через неделю подарил ей лично, в руку, потихоньку от мужа, еще
три рубля.
Этот предсмертный дневник свой он затеял еще третьего
дня, только что воротился в Петербург, еще до визита к Дергачеву; после же моего ухода вписывал в него каждые четверть часа; самые же последние три-четыре заметки записывал в каждые пять минут.
— Я не знаю, выгнан ли, но он оставил полк в самом
деле по неприятностям. Вам известно, что он прошлого года осенью, именно будучи в отставке, месяца два или
три прожил в Луге?
Понесла я к нему последние пятнадцать рублей; вышел адвокат и
трех минут меня не слушал: „Вижу, говорит, знаю, говорит, захочет, говорит, отдаст купец, не захочет — не отдаст, а
дело начнете — сами приплатиться можете, всего лучше помиритесь“.
Идея о том, что я уже
дня три-четыре не видал его, мучила мою совесть; но именно Анна Андреевна меня выручила: князь чрезвычайно как пристрастился к ней и называл даже мне ее своим ангелом-хранителем.
Обе занимались
делом: на столе и на коленях у них лежало дорогое выездное платье Анны Андреевны, но старое, то есть
три раза надеванное и которое она желала как-нибудь переделать.
— Удивительное
дело, — проговорил он вдруг, когда я уже высказал все до последней запятой, — престранное
дело, мой друг: ты говоришь, что был там от
трех до четырех и что Татьяны Павловны не было дома?
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в
три строки, с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших
дел, и сами увидите, что за
делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Я уже и прежде, то есть накануне, и даже еще с третьего
дня, стал замечать что-то такое особенное в этих наших
трех комнатах внизу.
Версилов, доктор и Татьяна Павловна еще
дня за
три уговорились всеми силами отвлекать маму от дурных предчувствий и опасений за Макара Ивановича, который был гораздо больнее и безнадежнее, чем я тогда подозревал.
Я уж и прежде ее видел, а теперь,
дня три назад, еще раз мимоездом заметил.
Фактами, фактами!.. Но понимает ли что-нибудь читатель? Помню, как меня самого давили тогда эти же самые факты и не давали мне ничего осмыслить, так что под конец того
дня у меня совсем голова сбилась с толку. А потому двумя-тремя словами забегу вперед!
— Да, да, оставьте, оставьте меня в покое! — замахал я руками чуть не плача, так что он вдруг с удивлением посмотрел на меня; однако же вышел. Я насадил на дверь крючок и повалился на мою кровать ничком в подушку. И вот так прошел для меня этот первый ужасный
день из этих
трех роковых последних
дней, которыми завершаются мои записки.
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За
дело принялась. //
Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Простаков. Странное
дело, братец, как родня на родню походить может. Митрофанушка наш весь в дядю. И он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты. Как был еще
трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости.
На другой
день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав
три повёртки, идти куда глаза глядят.
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя
три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное
дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
Графиня Лидия Ивановна писала обыкновенно по две и по
три записки в
день Алексею Александровичу. Она любила этот процесс сообщения с ним, имеющий в себе элегантность и таинственность, каких не доставало в ее личных сношениях.