Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры:
с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
Неточные совпадения
Я хоть и начну
с девятнадцатого сентября, а все-таки вставлю слова два о том, кто я, где был до того, а стало быть, и что могло быть у меня в голове хоть отчасти в то
утро девятнадцатого сентября, чтоб было понятнее читателю, а может быть, и мне самому.
Еще вчера я вырезал из газеты адрес — объявление «судебного пристава при
С.-Петербургском мировом съезде» и проч., и проч. о том, что «девятнадцатого сего сентября, в двенадцать часов
утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д., в доме № такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт» и что «опись, оценку и продаваемое имущество можно рассмотреть в день продажи» и т. д., и т. д.
Я этот месяц выдержал, может быть только несколько расстроил желудок; но
с следующего месяца я прибавил к хлебу суп, а
утром и вечером по стакану чаю — и, уверяю вас, так провел год в совершенном здоровье и довольстве, а нравственно — в упоении и в непрерывном тайном восхищении.
Вы были в это
утро в темно-синем бархатном пиджаке, в шейном шарфе, цвета сольферино, по великолепной рубашке
с алансонскими кружевами, стояли перед зеркалом
с тетрадью в руке и выработывали, декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик...
Иная пламенная ночная мечта, вместе
с утренним светом и холодом, совершенно даже испаряется, и мне самому случалось иногда припоминать по
утрам иные свои ночные, только что минувшие грезы, а иногда и поступки,
с укоризною и стыдом.
С одною из таких фантазий и пришел я в это
утро к Звереву — к Звереву, потому что никого другого не имел в Петербурге, к кому бы на этот раз мог обратиться.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня
утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я
с вами!
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки,
с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра
утром часов в одиннадцать для «самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Мне о всем этом сообщил сегодня
утром, от ее лица и по ее просьбе, сын мой, а ее брат Андрей Андреевич,
с которым ты, кажется, незнаком и
с которым я вижусь аккуратно раз в полгода.
— Этого я уж не знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера
утром: «Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь, я тебе
с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?
— А вот вчера, когда мы
утром кричали
с ним в кабинете перед приездом Нащокина. Он в первый раз и совершенно уже ясно осмелился заговорить со мной об Анне Андреевне. Я поднял руку, чтоб ударить его, но он вдруг встал и объявил мне, что я
с ним солидарен и чтоб я помнил, что я — его участник и такой же мошенник, как он, — одним словом, хоть не эти слова, но эта мысль.
Засим написал рапорт по начальству и
с этим рапортом в руках, рано
утром, явился сам к командиру своего полка и заявил ему, что он, «уголовный преступник, участник в подделке — х акций, отдается в руки правосудия и просит над собою суда».
— Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться, — рассмеялся Макар Иванович. — Ну что, батюшка, Андрей Петрович, как
с нашей барышней поступили? Вот она целое
утро клокчет, беспокоится, — прибавил он, показывая на маму.
Дело в том, что у Татьяны Павловны был в то
утро в мировом суде процесс
с ее кухаркою.
В то
утро, то есть когда я встал
с постели после рецидива болезни, он зашел ко мне, и тут я в первый раз узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он заметил, что хоть старику и легче, но доктор за него положительно не отвечает.
—
С тех пор, в то самое
утро, как мы
с вами в последний раз виделись, я сделала тот шаг, который не всякий способен понять и разобрать так, как бы понял его человек
с вашим незараженным еще умом,
с вашим любящим, неиспорченным, свежим сердцем.
Все эти последние дни стояло яркое, высокое, весеннее солнце, и я все припоминал про себя то солнечное
утро, когда мы, прошлою осенью, шли
с нею по улице, оба радуясь и надеясь и любя друг друга.
Неточные совпадения
Под
утро поразъехалась, // Поразбрелась толпа. // Крестьяне спать надумали, // Вдруг тройка
с колокольчиком // Откуда ни взялась, // Летит! а в ней качается // Какой-то барин кругленький, // Усатенький, пузатенький, //
С сигарочкой во рту. // Крестьяне разом бросились // К дороге, сняли шапочки, // Низенько поклонилися, // Повыстроились в ряд // И тройке
с колокольчиком // Загородили путь…
Усоловцы крестилися, // Начальник бил глашатая: // «Попомнишь ты, анафема, // Судью ерусалимского!» // У парня, у подводчика, //
С испуга вожжи выпали // И волос дыбом стал! // И, как на грех, воинская // Команда
утром грянула: // В Устой, село недальное, // Солдатики пришли. // Допросы! усмирение! — // Тревога! по спопутности // Досталось и усоловцам: // Пророчество строптивого // Чуть в точку не сбылось.
— Не то еще услышите, // Как до
утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
Поедешь ранним вечером, // Так
утром вместе
с солнышком // Поспеешь на базар.
Кутейкин. Что за бесовщина!
С самого
утра толку не добьешься. Здесь каждое
утро процветет и погибнет.