Неточные совпадения
Я вполне готов верить, как уверял он меня прошлого года сам,
с краской в
лице, несмотря на то, что рассказывал про все это
с самым непринужденным и «остроумным» видом, что романа никакого не было вовсе и что все вышло так.
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе;
с детства меня отдали в люди, для комфорта Версилова, об чем, впрочем, после; а потому я никак не могу представить себе, какое у нее могло быть в то время
лицо.
Да и сверх того, им было вовсе не до русской литературы; напротив, по его же словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали друг друга на лестницах, отскакивали как мячики,
с красными
лицами, если кто проходил, и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря на все свое крепостное право.
Ждал я одного
лица,
с приездом которого в Петербург мог окончательно узнать истину; в этом была моя последняя надежда.
Волосы у него были черные ужасно,
лицо белое и румяное, как на маске, нос длинный,
с горбом, как у французов, зубы белые, глаза черные.
По мере как я говорил, у князя изменялось
лицо с игривого на очень грустное.
Разумеется, покончили тем, что я перестал возражать, а он всучил-таки мне пятьдесят рублей: до сих пор вспоминаю
с краской в
лице, что их принял!
— Cher, cher enfant! — восклицал он, целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт знает
с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в
лице), — милый друг, ты мне теперь как родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного сердца!
Я его не так любил, даже не любил вовсе. Он был очень бел волосами,
с полным, слишком белым
лицом, даже неприлично белым, до детскости, а ростом даже выше меня, но принять его можно было не иначе как за семнадцатилетнего. Говорить
с ним было не о чем.
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем как о чрезмерно умном: белокурый,
с светло-серыми большими глазами,
лицо очень открытое, но в то же время в нем что-то было как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского, глубже, — умнее всех в комнате; впрочем, может быть, я теперь все преувеличиваю.
Из остальных я припоминаю всего только два
лица из всей этой молодежи: одного высокого смуглого человека,
с черными бакенами, много говорившего, лет двадцати семи, какого-то учителя или вроде того, и еще молодого парня моих лет, в русской поддевке, —
лицо со складкой, молчаливое, из прислушивающихся.
По возможности полные сведения имели только два-три
лица; более всех знал покойный Андроников, имея уже давно деловые сношения
с Ахмаковыми и особенно
с Катериной Николавной по одному случаю.
— Вам очень дорог этот человек? — спросил Крафт
с видимым и большим участием, которое я прочел на его
лице в ту минуту.
Мне мерещилась женщина, гордое существо высшего света,
с которою я встречусь
лицом к
лицу; она будет презирать меня, смеяться надо мной, как над мышью, даже и не подозревая, что я властелин судьбы ее.
Мысль о давешней встрече
с этой женщиной залила вдруг тогда краской стыда мое
лицо.
Сколько угрюмых
лиц простонародья, торопливо возвращавшегося в углы свои
с работы и промыслов!
Девочка некоторое время слушала и спешила-спешила, наклонив голову и закрывшись вуалем, боясь и трепеща, но вдруг остановилась, откинула вуаль
с своего очень недурного, сколько помню, но худенького
лица и
с сверкающими глазами крикнула нам...
Любил я тоже, что в
лице ее вовсе не было ничего такого грустного или ущемленного; напротив, выражение его было бы даже веселое, если б она не тревожилась так часто, совсем иногда попусту, пугаясь и схватываясь
с места иногда совсем из-за ничего или вслушиваясь испуганно в чей-нибудь новый разговор, пока не уверялась, что все по-прежнему хорошо.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так
с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на
лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
— Друг мой, не претендуй, что она мне открыла твои секреты, — обратился он ко мне, — к тому же она
с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои на твоем честном
лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные,
с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе не умею выразиться;
лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
Тут вы вдруг заговорили
с Татьяной Павловной по-французски, и она мигом нахмурилась и стала вам возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно же противоречить Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет, то Татьяна Павловна и увела меня поспешно к себе: там вымыли мне вновь
лицо, руки, переменили белье, напомадили, даже завили мне волосы.
А между тем Ефим был именно тем
лицом, к которому, будь из чего выбирать, я бы обратился
с таким предложением к последнему.
Но он вдруг, и совсем неожиданно, засмеялся тихо, неслышно, долго, весело. Наконец надел свою шляпу и,
с быстро переменившимся и уже мрачным
лицом, заметил, нахмурив брови...
— Дайте ему в щеку! Дайте ему в щеку! — прокричала Татьяна Павловна, а так как Катерина Николаевна хоть и смотрела на меня (я помню все до черточки), не сводя глаз, но не двигалась
с места, то Татьяна Павловна, еще мгновение, и наверно бы сама исполнила свой совет, так что я невольно поднял руку, чтоб защитить
лицо; вот из-за этого-то движения ей и показалось, что я сам замахиваюсь.
Когда я объявил о самоубийстве Крафта, я
с особым вниманием всмотрелся в его
лицо, чтоб увидеть эффект.
— Стебельков, — продолжал он, — слишком вверяется иногда своему практическому здравомыслию, а потому и спешит сделать вывод сообразно
с своей логикой, нередко весьма проницательной; между тем происшествие может иметь на деле гораздо более фантастический и неожиданный колорит, взяв во внимание действующих
лиц. Так случилось и тут: зная дело отчасти, он заключил, что ребенок принадлежит Версилову; и однако, ребенок не от Версилова.
Он был сухощав, прекрасного роста, темно-рус,
с свежим
лицом, немного, впрочем, желтоватым, и
с решительным взглядом.
Конечно,
лицо его способно было вдруг изменяться
с сурового на удивительно ласковое, кроткое и нежное выражение, и, главное, при несомненном простодушии превращения.
Молодой князь тотчас повернулся ко мне
с удвоенно вежливым выражением
лица; но видно было, что имя мое совсем ему незнакомо.
— Насмешливо-с, то есть немножко насмешливо, этакая добрая русская улыбка такая, знаете; ну,
лицу, конечно, под досадную руку, знаете: «Ты здесь, борода, чего дожидаешься?
Так это я вам скажу, этот начальник-то, государственное-то
лицо, только ахнул, обнял его, поцеловал: «Да откуда ты был такой, говорит?» — «А из Ярославской губернии, ваше сиятельство, мы, собственно, по нашему рукомеслу портные, а летом в столицу фруктом приходим торговать-с».
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и
с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать,
лицом в подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал
с самого Тушара! Рыданья рвались из меня
с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту самую минуту вошел лакей
с докладом; я указал ему на их комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел
с озабоченным
лицом, но
с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к князю гость.
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех
с разгоревшимся
лицом и выпрямившись. Все ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.
— Ах, в самом деле! — подхватил князь, но на этот раз
с чрезвычайно солидною и серьезною миной в
лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны, на которую та, уезжая, оставила дом…
— Вы очень сегодня веселы, и это очень приятно, — промолвила Анна Андреевна, важно и раздельно выговаривая слова. Голос ее был густой и звучный контральт, но она всегда произносила спокойно и тихо, всегда несколько опустив свои длинные ресницы и
с чуть-чуть мелькавшей улыбкой на ее бледном
лице.
— Ее нет? — вдруг спросила она меня как бы
с заботой и досадой, только что меня увидала. И голос и
лицо до того не соответствовали моим ожиданиям, что я так и завяз на пороге.
Она сначала было слушала
с своей ровной, терпеливой улыбкой, никогда не покидавшей ее
лица, но мало-помалу удивление, а потом даже испуг мелькнули в ее пристальном взгляде.
И я опять заговорил. Я весь как бы летел. Меня как бы что-то толкало. Я никогда, никогда так не говорил
с нею, а всегда робел. Я и теперь робел ужасно, но говорил; помню, я заговорил о ее
лице.
— Ах, это было так дурно и так легкомысленно
с моей стороны! — воскликнула она, приподнимая к
лицу свою руку и как бы стараясь закрыться рукой, — мне стыдно было еще вчера, а потому я и была так не по себе, когда вы у меня сидели…
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил
с места, не то что в испуге, а
с каким-то страданием,
с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками
лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна
с полминуты смотрела на меня молча.
— Cher enfant, я всегда предчувствовал, что мы, так или иначе, а
с тобой сойдемся: эта краска в твоем
лице пришла же теперь к тебе сама собой и без моих указаний, а это, клянусь, для тебя же лучше… Ты, мой милый, я замечаю, в последнее время много приобрел… неужто в обществе этого князька?
Видите, голубчик, славный мой папа, — вы позволите мне вас назвать папой, — не только отцу
с сыном, но и всякому нельзя говорить
с третьим
лицом о своих отношениях к женщине, даже самых чистейших!
— Переходите сюда! — крикнул я через весь стол одному игроку,
с которым давеча сидел рядом, одному седому усачу,
с багровым
лицом и во фраке, который уже несколько часов
с невыразимым терпением ставил маленькими кушами и проигрывал ставку за ставкой, — переходите сюда! Здесь счастье!
— И черт знает, что вам вздумалось отдавать? — повернулся он вдруг ко мне
с страшным вызовом в
лице.
Мне о всем этом сообщил сегодня утром, от ее
лица и по ее просьбе, сын мой, а ее брат Андрей Андреевич,
с которым ты, кажется, незнаком и
с которым я вижусь аккуратно раз в полгода.
Это был барон, полковник, лет тридцати пяти, щеголеватый тип офицера, сухощавый,
с немного слишком продолговатым
лицом,
с рыжеватыми усами и даже ресницами.
Лицо его было хоть и совсем некрасиво, но
с резкой и вызывающей физиономией.
Но утомить ее я не смог, — она все слушала, не прерывая меня,
с чрезвычайным вниманием и даже
с благоговением, так что мне самому наконец наскучило, и я перестал; взгляд ее был, впрочем, грустный, и что-то жалкое было в ее
лице.