Неточные совпадения
Маленькие дети его были не
при нем, по обыкновению, а у родственников; так он
всю жизнь поступал с своими детьми, с законными и незаконными.
Замечу
при сем, в виде феномена, что я не помню ни одного исключения:
все спрашивали.
При имении находилась тогда тетушка; то есть она мне не тетушка, а сама помещица; но, не знаю почему,
все всю жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и вообще, равно как и в семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом деле не сродни.
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю, и если бы было противное, то надо бы было разом низвести
всех женщин на степень простых домашних животных и в таком только виде держать их
при себе; может быть, этого очень многим хотелось бы.
Наконец, чтобы перейти к девятнадцатому числу окончательно, скажу пока вкратце и, так сказать, мимолетом, что я застал их
всех, то есть Версилова, мать и сестру мою (последнюю я увидал в первый раз в жизни),
при тяжелых обстоятельствах, почти в нищете или накануне нищеты.
Отчасти это-то обстоятельство и заставило меня не протестовать
при поступлении: поступая, я именно надеялся
все это проверить.
Появившись, она проводила со мною
весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом,
все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика;
при этом
все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы
все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
— Да, насчет денег. У него сегодня в окружном суде решается их дело, и я жду князя Сережу, с чем-то он придет. Обещался прямо из суда ко мне.
Вся их судьба; тут шестьдесят или восемьдесят тысяч. Конечно, я всегда желал добра и Андрею Петровичу (то есть Версилову), и, кажется, он останется победителем, а князья ни
при чем. Закон!
Но старик мой уже
все забыл совсем, по своему обыкновению, и
весь приятно оживился
при виде девиц.
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет
весь этот месяц.
При ней же я провел в кабинете минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому что
все у меня заволоклось.
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока
при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать
всю правду: это ужасно трудно!
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда где же мне его ждать? К Дергачеву я не трусил, но идти не хотел, несмотря на то что Ефим тащил меня туда уже третий раз. И
при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся, то совсем другого. На этот раз пойти решился; это тоже было в двух шагах. Дорогой я спросил Ефима,
все ли еще он держит намерение бежать в Америку?
Что это случилось действительно, это
все подтверждают — и Крафт, и Андроников, и Марья Ивановна, и даже однажды проговорилась об этом
при мне Татьяна Павловна.
И вот, ввиду
всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во время его болезни, и послала Андроникову, как юристу и «старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя в опеке или вроде неправоспособного; а если так, то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить
при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
Его оригинальный ум, его любопытный характер, какие-то там его интриги и приключения и то, что была
при нем моя мать, —
все это, казалось, уже не могло бы остановить меня; довольно было и того, что моя фантастическая кукла разбита и что я, может быть, уже не могу любить его больше.
У меня характер, и
при внимании я
всему выучусь.
Неестественно тоже
при беспрерывном и ровном накоплении,
при беспрерывной приглядке и трезвости мысли, воздержности, экономии,
при энергии,
все возрастающей, неестественно, повторяю я, не стать и миллионщиком.
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во
всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор.
При этом замечу, что я прощения не прошу.
— Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно, взойдя сюда,
при мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в иных случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу же, теперь, клянусь,
все было натурально.
— Это ты про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе эту же выходку, указывая на меня пальцем,
при матери. Знай же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не знаешь ровно ничего. Не знаешь и того, насколько в этой истории сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее там со мною не было; и если я когда видел добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно; это
все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с чужого голоса.
Замечу
при этом, что Ефим даже очень подробно знал
все мои семейные обстоятельства, отношения мои к Версилову и почти
все, что я сам знал из истории Версилова; я же ему в разное время и сообщил, кроме, разумеется, некоторых секретов.
Все это я обдумал и совершенно уяснил себе, сидя в пустой комнате Васина, и мне даже вдруг пришло в голову, что пришел я к Васину, столь жаждая от него совета, как поступить, — единственно с тою целью, чтобы он увидал
при этом, какой я сам благороднейший и бескорыстнейший человек, а стало быть, чтоб и отмстить ему тем самым за вчерашнее мое перед ним принижение.
Это были две дамы, и обе громко говорили, но каково же было мое изумление, когда я по голосу узнал в одной Татьяну Павловну, а в другой — именно ту женщину, которую
всего менее приготовлен был теперь встретить, да еще
при такой обстановке!
Если не половина, то
все же несомненно некоторая часть наследства могла бы и теперь следовать Версилову, даже
при самом щекотливом взгляде на дело, тем более что документ не имел решительного значения, а процесс им уже выигран.
— Mon cher, не кричи, это
все так, и ты, пожалуй, прав, с твоей точки. Кстати, друг мой, что это случилось с тобой прошлый раз
при Катерине Николаевне? Ты качался… я думал, ты упадешь, и хотел броситься тебя поддержать.
— И оставим, и оставим, я и сам рад
все это оставить… Одним словом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда
при тебе… Забудь это, друг мой; она тоже изменит свое о тебе мнение, я это слишком предчувствую… А вот и князь Сережа!
— Позвольте, князь, — пролепетал я, отводя назад обе мои руки, — я вам должен сказать искренно — и рад, что говорю
при милом нашем князе, — что я даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал,
всего только вчера, но совсем уже с другими целями.
Но по
всем опытам, везде доселе (в Европе то есть)
при уравнениях прав происходило понижение чувства чести, а стало быть, и долга.
— Алексей Владимирович Дарзан, Ипполит Александрович Нащокин, — поспешно познакомил их князь; этого мальчика все-таки можно было рекомендовать: фамилия была хорошая и известная, но нас он давеча не отрекомендовал, и мы продолжали сидеть по своим углам. Я решительно не хотел повертывать к ним головы; но Стебельков
при виде молодого человека стал радостно осклабляться и видимо угрожал заговорить.
Все это мне становилось даже забавно.
— Но Боже, какая это была проделка! Послушайте, она дала мне
все это высказать
при третьем лице,
при Татьяне Павловне; та, стало быть,
все слышала, что я давеча говорил! Это… это ужасно даже вообразить!
Проходила сейчас мимо вас, подумала: «Дай зайду к нему; он
всех добрее и тогда был
при том».
А так как я и до сих пор держусь убеждения, что в азартной игре,
при полном спокойствии характера,
при котором сохранилась бы
вся тонкость ума и расчета, невозможно не одолеть грубость слепого случая и не выиграть — то, естественно, я должен был тогда
все более и более раздражаться, видя, что поминутно не выдерживаю характера и увлекаюсь, как совершенный мальчишка.
Служанка действовала с невыразимою медленностью, и это нарочно, как
все служанки в таких случаях, когда приметят, что они господам мешают
при них говорить.
— Нет,
всего она не знает. Она не перенесла бы в своем положении. Я теперь ношу мундир моего полка и
при встрече с каждым солдатом моего полка, каждую секунду, сознаю в себе, что я не смею носить этот мундир.
Может быть, ему слишком уж ярко,
при болезненном настроении его, представилась в эту минуту вчерашняя смешная и унизительная роль его перед этой девицей, в согласии которой, как оказывалось теперь, он был
все время так спокойно уверен.
— Он слишком знает, — совершенно просто ответил Васин, — что я там ни
при чем. Да и
вся эта молодежь больше болтуны и ничего больше; вы, впрочем, сами лучше
всех это можете помнить.
Но она видела, и видела, что меня хватают слуги, и это
все при ней,
при ней!
Я уже предупредил вас с самого начала, что
весь вопрос относительно этой дамы, то есть о письме вашем, собственно, к генеральше Ахмаковой долженствует,
при нашем теперешнем объяснении, быть устранен окончательно; вы же
все возвращаетесь.
При сем вручил и рапорт, в котором
все это изложено было письменно.
Мама рассказывала мне всегда обо
всем домашнем, обыкновенно когда приходила с супом кормить меня (когда я еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же
при этом упорно старался показать каждый раз, что мало интересуюсь
всеми этими сведениями, а потому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее, даже промолчал совсем.
— Благослови его Бог, востер, — проговорил старик с серьезным видом; но
при слове «востер» почти
все рассмеялись.
День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не поднимали обыкновенно во
весь день, по приказанию доктора; но на окне была не стора, а занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что старик тяготился, не видя совсем,
при прежней сторе, солнца.
Каким образом могли сочетаться
все мирные впечатления и наслаждения затишьем с мучительно сладкими и тревожными биениями сердца
при предчувствии близких бурных решений — не знаю, но
все опять отношу к «широкости».
Одел его Максим Иванович как барчонка, и учителя нанял, и с того самого часу за книгу засадил; и так дошло, что и с глаз его не спускает,
все при себе.
А Петр Степанович словно из себя тогда вышел: «Я, говорит, теперь уже
все могу; мне, говорит, только в Санкт-Петербурге
при дворе состоять».
Так или этак, а весьма может быть, что и Анна Андреевна, даже и
при таком приступе, не смутилась ни на минуту, а отлично сумела сдержать себя и выслушать шантажника, говорившего своим слогом — и
все из «широкости».
— Ну вот еще! Но довольно, довольно! я вам прощаю, только перестаньте об этом, — махнула она опять рукой, уже с видимым нетерпением. — Я — сама мечтательница, и если б вы знали, к каким средствам в мечтах прибегаю в минуты, когда во мне удержу нет! Довольно, вы меня
все сбиваете. Я очень рада, что Татьяна Павловна ушла; мне очень хотелось вас видеть, а
при ней нельзя было бы так, как теперь, говорить. Мне кажется, я перед вами виновата в том, что тогда случилось. Да? Ведь да?
Впрочем, действительность и всегда отзывается сапогом, даже
при самом ярком стремлении к идеалу, и я, конечно, это должен был знать; но
все же я был другого типа человек; я был свободен в выборе, а они нет — и я плакал, за них плакал, плакал по старой идее, и, может быть, плакал настоящими слезами, без красного слова.
Затем… затем я, конечно, не мог,
при маме, коснуться до главного пункта, то есть до встречи с нею и
всего прочего, а главное, до ее вчерашнего письма к нему, и о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и было главным, так что
все его вчерашние чувства, которыми я думал так обрадовать маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно, не по моей вине, потому что я
все, что можно было рассказать, рассказал прекрасно.
— Я так и знал, что ты так примешь, Соня, — проговорил он. Так как мы
все встали
при входе его, то он, подойдя к столу, взял кресло Лизы, стоявшее слева подле мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел на него. Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.