Неточные совпадения
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе; с детства меня отдали в люди, для комфорта Версилова, об чем, впрочем,
после; а потому я никак не могу представить себе,
какое у нее могло быть в
то время лицо.
И
после того кричат, что они принижены, и требуют равенства;
какое тут равенство, когда она меня топчет или напихает мне в рот песку!
Но
после похорон девицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал Версилову пощечину публично в саду и
тот не ответил вызовом; напротив, на другой же день явился на променаде
как ни в чем не бывало.
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел,
как у вас что-то вдруг дернулось в лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в лице: вам пришло тогда, внизу, на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны,
то почему же и другому не очутиться? А
после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
Она быстро вырвала из кармана несколько кредиток, но пожилая (
то есть ее мать,
как оказалось
после) схватила ее за руку...
Я промолчал; ну что тут можно было извлечь? И однако же,
после каждого из подобных разговоров я еще более волновался, чем прежде. Кроме
того, я видел ясно, что в нем всегда
как бы оставалась какая-то тайна; это-то и привлекало меня к нему все больше и больше.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно,
как объяснилось
после,
тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в
ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно, он в
ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия,
как сообразил я
после). Но это слово «он тебе все лжет» было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно
после того,
как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите,
как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен ехать теперь,
после такого сообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха
той невесты, которая мне только что отказала, —
какое нищенство,
какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и если помощь этого старика была моей последней надеждой,
то пусть гибнет и эта надежда!
Дело в
том, что,
как только обнаружилось все о князе, тотчас
после его ареста,
то Лиза, первым делом, поспешила стать в такое положение относительно нас и всех, кого угодно, что
как будто и мысли не хотела допустить, что ее можно сожалеть или в чем-нибудь утешать, а князя оправдывать.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе,
то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее,
как в это время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза,
после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она
как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
И одинокой-то вдовице оставаться
после супруга, подобно
как бесприютной ластовице, — не малое испытание, а не
то что с пятерыми младенцами, которых пропитать нечем: последнее именьишко, дом деревянный, Максим Иванович за долг отбирал.
— Потому что грех сей, самоубивство, есть самый великий из всех грехов.
То как же ангели его будут стречать
после такого греха?
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода
после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее
как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи,
то есть самого документа.
— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и
как бы вдруг припомнив, — ах да!
Тот вечер… Я слышал… Ну
как ваше здоровье и
как вы теперь сами
после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем к главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
Я, впрочем, не такая уж трусиха, не подумайте; но от этого письма я
ту ночь не спала, оно писано
как бы какою-то больною кровью… и
после такого письма что ж еще остается?
Она встала и вдруг исчезла за портьеру; на лице ее в
то мгновение блистали слезы (истерические,
после смеха). Я остался один, взволнованный и смущенный. Положительно я не знал, чему приписать такое в ней волнение, которого я никогда бы в ней и не предположил. Что-то
как бы сжалось в моем сердце.
Мне дали тесную комнатку, и так
как я всю ночь был в дороге,
то и заснул
после обеда, в четыре часа пополудни.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни,
как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил,
как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже
как бы последний день человечества.
Значит, все это «воскресение» лопнуло,
как надутый пузырь, и он, может быть, теперь опять толчется где-нибудь в
том же бешенстве,
как тогда
после известия о Бьоринге!
Был уже десятый час; трещала затопленная печка, точь-в-точь
как тогда, когда я,
после той ночи, очутился в первый раз у Ламберта.
После обеда, конечно, отяжелел, и ему захотелось спать, а так
как он всегда спал
после обеда,
то Анна Андреевна и приготовила ему постель.
Главное, он не успел еще вникнуть: известили его обо всем анонимно,
как оказалось
после (и об чем я упомяну потом), и он налетел еще в
том состоянии взбесившегося господина, в котором даже и остроумнейшие люди этой национальности готовы иногда драться,
как сапожники.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет дело
после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Как только имел я удовольствие выйти от вас
после того,
как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
Простаков (Скотинину). Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой,
как с сущею сироткой.
После отца осталась она младенцем.
Тому с полгода,
как ее матушке, а моей сватьюшке, сделался удар…
Был,
после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на
то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так
как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за
какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу,
тем более что она действовала невидимыми подземными путями.
После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать,
как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.