Неточные совпадения
Но я знаю, однако же, наверно, что иная женщина обольщает красотой своей, или там чем знает, в тот же миг; другую же надо полгода разжевывать, прежде чем
понять, что в ней есть; и чтобы рассмотреть такую и влюбиться, то мало смотреть и мало быть просто готовым на что угодно, а надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
(Я надеюсь, что читатель не до такой степени будет ломаться, чтоб не
понять сразу, об чем я хочу сказать.)
Почем знать, может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не
понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был очень красив собою), и уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
Я это
понимаю, и подлец тот, который объяснит это лишь одним только крепостным правом и «приниженностью»!
Что на гибель — это-то и мать моя, надеюсь,
понимала всю жизнь; только разве когда шла, то не думала о гибели вовсе; но так всегда у этих «беззащитных»: и знают, что гибель, а лезут.
Я никак не мог
понять, для чего он это сделал.
Я сейчас же
понял, что меня определили на место к этому больному старику затем только, чтоб его «тешить», и что в этом и вся служба.
И вообще он ужасно как полюбил даже в самой интимной частной жизни вставлять в свой разговор особенно глубокомысленные вещи или бонмо; я это слишком
понимаю.
Он меня сперва не
понял, долго смотрел и не
понимал, про какие это деньги я говорю.
Видя, в чем дело, я встал и резко заявил, что не могу теперь принять деньги, что мне сообщили о жалованье, очевидно, ошибочно или обманом, чтоб я не отказался от места, и что я слишком теперь
понимаю, что мне не за что получать, потому что никакой службы не было.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее
понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
— Подожди, Тихомиров, — громко перебил Дергачев, — вошедшие не
понимают.
Из всего выходит вопрос, который Крафт
понимать не может, и вот этим и надо заняться, то есть непониманием Крафта, потому что это феномен.
— Я не
понимаю, как можно, будучи под влиянием какой-нибудь господствующей мысли, которой подчиняются ваш ум и сердце вполне, жить еще чем-нибудь, что вне этой мысли?
Я, может быть, один там и
понял, что такое Васин говорил про «идею-чувство»!
— Послушайте, это, должно быть, ужасно верно! — вскричал я опять. — Только я бы желал
понять…
— О, я знаю, что мне надо быть очень молчаливым с людьми. Самый подлый из всех развратов — это вешаться на шею; я сейчас это им сказал, и вот я и вам вешаюсь! Но ведь есть разница, есть? Если вы
поняли эту разницу, если способны были
понять, то я благословлю эту минуту!
И вот здесь-то и начинается путаница, которую никто не
понимает.
Никто-то не
поймет из этой гнусной казенщины, что в десять раз ему благороднее смолчать, а не выть и не удостоивать жаловаться.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не
поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
Именно те идеи, которые всех проще, всех яснее, — именно те-то и трудно
понять.
Если б Колумб перед открытием Америки стал рассказывать свою идею другим, я убежден, что его бы ужасно долго не
поняли.
Уж одно слово, что он фатер, — я не об немцах одних говорю, — что у него семейство, он живет как и все, расходы как и у всех, обязанности как и у всех, — тут Ротшильдом не сделаешься, а станешь только умеренным человеком. Я же слишком ясно
понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать, но не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым разом выхожу из общества.
Между тем при этом способе накопления, то есть при нищенстве, нужно питаться, чтобы скопить такие деньги, хлебом с солью и более ничем; по крайней мере я так
понимаю.
Вообще же настоящий приступ к делу у меня был отложен, еще с самого начала, в Москве, до тех пор пока я буду совершенно свободен; я слишком
понимал, что мне надо было хотя бы, например, сперва кончить с гимназией.
Разумеется, я слишком
понимаю, что это только случай; но ведь таких-то случаев я и ищу, для того-то и порешил жить на улице.
И что же — я это
понимал, а все-таки меньше любил Васина, даже очень меньше любил, я нарочно беру пример, уже известный читателю.
Если этого не
поймут, то я не виноват; разъяснять не буду!
Понять нельзя, чему иногда смеются люди.
Подошел и я — и не
понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
В этих забавах прошло дней восемь; не
понимаю, как могло это мне понравиться; да и не нравилось же, а так.
Я
понять сначала не мог, как можно было так низко и позорно тогда упасть и, главное — забыть этот случай, не стыдиться его, не раскаиваться.
Язычок, губки и весь рот у девочки покрылись какой-то мелкой белой сыпью, и она к вечеру же умерла, упирая в меня свои большие черные глазки, как будто она уже
понимала.
Не
понимаю, как не пришло мне на мысль снять с нее, с мертвенькой, фотографию.
Сказала она это с робкою и заискивающею улыбкой; я опять не
понял и перебил...
Да и вообще он привык перед нами, в последнее время, раскрываться без малейшей церемонии, и не только в своем дурном, но даже в смешном, чего уж всякий боится; между тем вполне сознавал, что мы до последней черточки все
поймем.
— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, что женщина — великая власть, хотя не
понимаю, зачем вы связали это с работой? А что не работать нельзя, когда денег нет, — сами знаете.
— Не
понимаю; а впрочем, если ты столь щекотлив, то не бери с него денег, а только ходи. Ты его огорчишь ужасно; он уж к тебе прилип, будь уверен… Впрочем, как хочешь…
Он — ипохондрик, Татьяна Павловна; не
понимаю, с чего они все теперь ипохондрики?
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась на его слова и продолжала развязывать кулек и на поданные тарелки раскладывать гостинцы. Мать тоже сидела в совершенном недоумении, конечно
понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно. Сестра еще раз меня тронула за локоть.
Когда вы вышли, Андрей Петрович, я был в восторге, в восторге до слез, — почему, из-за чего, сам не
понимаю.
Я с замиранием следил за комедией; в ней я, конечно,
понимал только то, что она ему изменила, что над ним смеются глупые и недостойные пальца на ноге его люди.
Когда он декламировал на бале, я
понимал, что он унижен и оскорблен, что он укоряет всех этих жалких людей, но что он — велик, велик!
— Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, — отчеканил Версилов, — но, главное, поражает меня в рассказе твоем богатство некоторых странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой неприличности этих подробностей, не
понимаю, как даже ты их мог достать?
Произошло что-то такое, чего я ни за что не
понимал.
Не
понимаю, как человек не злой, как Тушар, иностранец, и даже столь радовавшийся освобождению русских крестьян, мог бить такого глупого ребенка, как я.
Тут мое лакейство пригодилось мне инстинктивно: я старался изо всех сил угодить и нисколько не оскорблялся, потому что ничего еще я этого не
понимал, и удивляюсь даже до сей поры тому, что был так еще тогда глуп, что не мог
понять, как я всем им неровня.
Я чувствовал, что мне здесь никогда не простят, — о, я уже начинал помаленьку
понимать, что именно не простят и чем именно я провинился!