Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни на минуту не сомневалась, что документ еще у меня и что я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что я, если б даже и решился
передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
Неточные совпадения
Алексей Никанорович (Андроников), занимавшийся делом Версилова, сохранял это
письмо у себя и, незадолго до своей смерти,
передал его мне с поручением «приберечь» — может быть, боялся за свои бумаги, предчувствуя смерть.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув
письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы
передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
— Вот это
письмо, — ответил я. — Объяснять считаю ненужным: оно идет от Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто в целом мире не знает теперь об этом
письме, кроме меня, потому что Крафт,
передав мне вчера это
письмо, только что я вышел от него, застрелился…
— Как не знать. Крафт третьего дня для того и повел меня к себе… от тех господ, чтоб
передать мне это
письмо, а я вчера
передал Версилову.
— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело вышло именно через это
письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату князя Сокольского,
передал ему это
письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом акте полное право князей.
Замечу вам, что мое положение в полку заставляло меня таким образом рисковать: за такое
письмо перед встречей я подвергал себя общественному мнению… вы понимаете?
Мы уселись друг против друга посреди комнаты за огромным его письменным столом, и он мне
передал на просмотр уже готовое и переписанное набело
письмо его к Версилову.
Теперь мне понятно: он походил тогда на человека, получившего дорогое, любопытное и долго ожидаемое
письмо и которое тот положил
перед собой и нарочно не распечатывает, напротив, долго вертит в руках, осматривает конверт, печать, идет распорядиться в другую комнату, отдаляет, одним словом, интереснейшую минуту, зная, что она ни за что не уйдет от него, и все это для большей полноты наслаждения.
Я уже сообщал во второй части моего рассказа, забегая вперед, что он очень кратко и ясно
передал мне о
письме ко мне арестованного князя, о Зерщикове, о его объяснении в мою пользу и проч., и проч.
— У Зерщикова, где мы виделись в последний раз, ну вот
перед вашим
письмом? Вы тогда тоже были в ужасном волнении, но тогда и теперь — это такая разница, что я даже ужасаюсь на вас… Или вы не помните?
— Теперь? Измучен? — повторил он опять мои слова, останавливаясь передо мной, как бы в каком-то недоумении. И вот вдруг тихая, длинная, вдумчивая улыбка озарила его лицо, и он поднял
перед собой палец, как бы соображая. Затем, уже совсем опомнившись, схватил со стола распечатанное
письмо и бросил его передо мною...
Я не нашел нужным скрывать и, почти в раздражении на Версилова,
передал все о вчерашнем
письме к нему Катерины Николаевны и об эффекте
письма, то есть о воскресении его в новую жизнь. К удивлению моему, факт
письма ее нимало не удивил, и я догадался, что она уже о нем знала.
— Он у себя дома, я вам сказала. В своем вчерашнем
письме к Катерине Николаевне, которое я
передала, он просил у ней, во всяком случае, свидания у себя на квартире, сегодня, ровно в семь часов вечера. Та дала обещание.
— Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и объяснить вам мои последние намерения: я
передам, в самом непродолжительном времени, это роковое
письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося, не делать скандала и чтоб она дала заранее слово, что не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу
перед нею это
письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
Но о содержании наших
писем и о том, о чем мы переговорили, прощаясь
перед отъездом, я умолчу: это уже другая история, совсем новая история, и даже, может быть, вся она еще в будущем.
Неточные совпадения
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя
перед смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это
письмо больному. Сергей Иванович писал, что не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил прощения у брата.
После нескольких слов приготовления графиня Лидия Ивановна, тяжело дыша и краснея,
передала в руки Алексея Александровича полученное ею
письмо.
Комиссионер, носивший
письмо,
передал ей самый жестокий и неожиданный ею ответ, что ответа не будет.
Дома Кузьма
передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два
письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое
письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
Долли вошла с
письмом. Анна прочла и молча
передала его.