Неточные совпадения
—
Ну, cher enfant, не от всякого можно обидеться. Я ценю больше всего в людях остроумие, которое видимо исчезает, а
что там Александра Петровна скажет — разве может считаться?
—
Ну,
что отец? — поднял он вдруг на меня задумчивый взгляд.
—
Ну и
что ж, — изменилось вдруг все лицо князя, — проповедует Бога по-прежнему, и, и… пожалуй, опять по девочкам, по неоперившимся девочкам? Хе-хе! Тут и теперь презабавный наклевывается один анекдот… Хе-хе!
— Позвольте, Крафт, вы сказали: «Заботятся о том,
что будет через тысячу лет».
Ну а ваше отчаяние… про участь России… разве это не в том же роде забота?
—
Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне,
что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше,
чем когда-нибудь это надо!
— Вы уверяете,
что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал,
что это дело «очень простое», то забыл прибавить,
что и самое трудное. Все религии и все нравственности в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков».
Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Ну есть ли возможность представить себе,
что при беспрерывном упорстве, при беспрерывной зоркости взгляда и беспрерывном обдумывании и расчете, при беспредельной деятельности и беготне, вы не дойдете наконец до знания, как ежедневно нажить лишний двугривенный?
Ну, поверят ли,
что я не то
что плакал, а просто выл в этот вечер,
чего прежде никогда не позволял себе, и Марья Ивановна принуждена была утешать меня — и опять-таки совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист;
ну, так поверишь ли, друг мой,
что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
— Оставим мое честное лицо, — продолжал я рвать, — я знаю,
что вы часто видите насквозь, хотя в других случаях не дальше куриного носа, — и удивлялся вашей способности проницать.
Ну да, у меня есть «своя идея». То,
что вы так выразились, конечно случайность, но я не боюсь признаться: у меня есть «идея». Не боюсь и не стыжусь.
—
Ну, а я так по лицу Татьяны Павловны давно угадал,
что она в меня влюблена. Не смотрите так зверски на меня, Татьяна Павловна, лучше смеяться! Лучше смеяться!
Главное, я все страстно мечтал,
что вы вдруг войдете, я к вам брошусь и вы меня выведете из этого места и увезете к себе, в тот кабинет, и опять мы поедем в театр,
ну и прочее.
Даже то,
что я пошел сюда сам, уже ее ободрило: она как-то верует,
что мы еще успеем примириться,
ну и
что все пойдет по-прежнему.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения,
ну и там за все,
что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant,
что же из этого выйдет? Ты так умен,
что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том,
что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в
чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том,
что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
Лучше вот
что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для
чего,
ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то
что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
—
Ну, мог ли я ожидать,
что встречу славянофила? — рассмеялся Версилов.
К тому же, видит Бог,
что все это произошло в высшей степени нечаянно…
ну а потом, сколько было в силах моих, и гуманно; по крайней мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности.
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»;
ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю,
что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Ты так хочешь жить и так жаждешь жить,
что дай, кажется, тебе три жизни, тебе и тех будет мало: это у тебя на лице написано;
ну, а такие большею частью добряки.
—
Ну, ударь, ударь! Докажи,
что хам от роду! Ты сильнее женщин,
чего ж церемониться!
— Мне-то не знать? Да я же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай, брат: я давно вижу,
что ты совсем ни про
что не знаешь, а между тем оскорбляешь Андрея Петровича,
ну и маму тоже.
— «
Ну, говорю, Оля, нужды-то наши таковы,
что отказаться никак нельзя», — усмехнулась даже я.
Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше не приходить и знаю,
что вам это будет чрезвычайно приятно,
что вижу даже по вашим глазам, а обоим нам даже будет выгодно…
—
Ну, а вам надо сейчас же и размазать. Вы знаете,
что она во вражде с Версиловым…
ну и там все это,
ну вот и я взволновался: эх, оставим, после!
— Mon enfant, клянусь тебе,
что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах…
Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
—
Ну как я рада,
что ты в эту сторону пошел, а то бы я так тебя сегодня и не встретила! — Она немного задыхалась от скорой ходьбы.
—
Ну… знаешь
что, Лиза, Бог с ней, с квартирой, и с ней самой…
— А я все ждала,
что поумнеешь. Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович, и как выглядела, то и стала так думать: «Ведь он придет же, ведь уж наверно кончит тем,
что придет», —
ну, и положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
Наконец государю не понравилось, и действительно: целая гора, стоит гора на улице, портит улицу: «Чтоб не было камня!»
Ну, сказал, чтоб не было, — понимаете,
что значит «чтоб не было»?
—
Ну вот, распилить можно было, — начал я хмуриться; мне ужасно стало досадно и стыдно перед Версиловым; но он слушал с видимым удовольствием. Я понимал,
что и он рад был хозяину, потому
что тоже стыдился со мной, я видел это; мне, помню, было даже это как бы трогательно от него.
—
Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики,
что его станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин, и еще молодой,
ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
— Насмешливо-с, то есть немножко насмешливо, этакая добрая русская улыбка такая, знаете;
ну, лицу, конечно, под досадную руку, знаете: «Ты здесь, борода,
чего дожидаешься?
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль,
что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце;
ну, догадался: «
Что ж, ты,
что ли, говорит, свезешь камень:
чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому
что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
Понравилось: «Э, дать ему все,
что потребует!»
Ну и оставили;
что ж бы, вы думали, он сделал?
Ну, натурально, как подкопали, камню-то не на
чем стоять, равновесие-то и покачнулось; а как покачнулось равновесие, они камушек-то с другой стороны уже руками понаперли, этак на ура, по-русски: камень-то и бух в яму!
—
Ну вот видишь, даже, может, и в карты не играет! Повторяю, рассказывая эту дребедень, он удовлетворяет своей любви к ближнему: ведь он и нас хотел осчастливить. Чувство патриотизма тоже удовлетворено; например, еще анекдот есть у них,
что Завьялову англичане миллион давали с тем только, чтоб он клейма не клал на свои изделия…
Но ведь ясно,
что Крафты глупы;
ну а мы умны — стало быть, и тут никак нельзя вывести параллели, и вопрос все-таки остается открытым.
— Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным. Скажите,
чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю,
что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы скажете, и как вы скажете, так я и пойду, клянусь вам!
Ну, в
чем же великая мысль?
— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: «
Ну вот я наелся, а теперь
что делать?» Вопрос остается вековечно открытым.
—
Ну, а если эта красавица обратит на него внимание, несмотря на то
что он так ничтожен, стоит в углу и злится, потому
что «маленький», и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей,
что тогда? — спросил я вдруг с самым смелым и вызывающим видом. Сердце мое застучало.
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним словом, одно мерзейшее существо,
ну, Стебельков, если знаешь, имеет на его дела страшное влияние… векселя…
ну, одним словом, держит его в руках и до того его припер, а тот до того унизился,
что уж другого исхода, как в предложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо бы предупредить; впрочем, вздор, она и сама поправит потом все дела. А
что, откажет она ему, как ты думаешь?
Я взбежал на лестницу и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «
Ну пускай, — думал я, — поскорей бы только!» Кухарка отворила и с гнусной своей флегмой прогнусила,
что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого кого, не ждет ли кто Татьяну Павловну?» — хотел было я спросить, но не спросил: «лучше сам увижу», и, пробормотав кухарке,
что я подожду, сбросил шубу и отворил дверь…
Я поднял голову: ни насмешки, ни гнева в ее лице, а была лишь ее светлая, веселая улыбка и какая-то усиленная шаловливость в выражении лица, — ее всегдашнее выражение, впрочем, — шаловливость почти детская. «Вот видишь, я тебя поймала всего;
ну,
что ты теперь скажешь?» — как бы говорило все ее лицо.
— Да я не умела как и сказать, — улыбнулась она, — то есть я и сумела бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно… потому
что я действительно вначале вас только для этого «привлекала», как вы выразились,
ну а потом мне очень скоро стало противно… и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она с горьким чувством, — да и все эти хлопоты тоже!
— О нет, я тому только,
что у вас такие ужасные слова…
Ну,
что такое «выведывающая змея»? — засмеялась она.
Ну пусть вы святая и признаетесь даже в этом, потому
что вообразили в себе какую-то вину и хотели себя казнить…
—
Ну и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому,
что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
Ну поверят ли,
что низкие слова эти были сказаны тогда без всякой цели, то есть без малейшего намека на что-нибудь.
— Нет, кроме товарищества? Нет ли
чего такого, из-за
чего бы ты находил возможным брать у него, а?
Ну, там по каким бы то ни было соображениям?
Одним словом, меня поздравлять не с
чем, и тут никогда, никогда не может ничего случиться, — задыхался я и летел, и мне так хотелось лететь, мне так было это приятно, — знаете…
ну уж пусть будет так однажды, один маленький разочек!