Неточные совпадения
—
Да возьмите четыре рубля, — нагнал он меня уже на дворе, —
ну, пять.
Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет;
да и не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
— Мне-то не знать?
Да я же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай, брат: я давно вижу, что ты совсем ни про что не знаешь, а между тем оскорбляешь Андрея Петровича,
ну и маму тоже.
—
Да и юмор странный, — продолжал я, — гимназический условный язык между товарищами…
Ну кто может в такую минуту и в такой записке к несчастной матери, — а мать она ведь, оказывается, любила же, — написать: «прекратила мой жизненный дебют»!
Ну, дошло до начальства; начальство велело ему медаль повесить; так и ходил с медалью на шее,
да опился потом, говорят; знаете, русский человек, не удержится!
—
Да я не умела как и сказать, — улыбнулась она, — то есть я и сумела бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно… потому что я действительно вначале вас только для этого «привлекала», как вы выразились,
ну а потом мне очень скоро стало противно… и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она с горьким чувством, —
да и все эти хлопоты тоже!
—
Ну, па-а-слушайте, милостивый государь,
ну, куда мы идем? Я вас спрашиваю: куда мы стремимся и в чем тут остроумие? — громко прокричал поручик. — Если человек несчастный в своих неудачах соглашается принесть извинение… если, наконец, вам надо его унижение… Черт возьми,
да не в гостиной же мы, а на улице! Для улицы и этого извинения достаточно…
— Знает,
да не хочет знать, это — так, это на него похоже!
Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова мать — такова и дочь!»
—
Ну, Господи…
ну, Господь с тобой…
ну, храни тебя ангелы небесные, Пречестная Мать, Николай-угодник… Господи, Господи! — скороговоркой повторяла она, все крестя меня, все стараясь чаще и побольше положить крестов, — голубчик ты мой, милый ты мой!
Да постой, голубчик…
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут сел, и распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала;
ну, а вот теперь помогать перестала.
Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
Дал он мне срок и спрашивает: «
Ну, что, старик, теперь скажешь?» А я восклонился и говорю ему: «Рече Господь:
да будет свет, и бысть свет», а он вдруг мне на то: «А не бысть ли тьма?» И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
—
Ну, Христос с тобой, — сказала она вдруг, восклонившись и вся сияя, — выздоравливай. Зачту это тебе. Болен он, очень болен… В жизни волен Бог… Ах, что это я сказала,
да быть же того не может!..
—
Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться, — рассмеялся Макар Иванович. —
Ну что, батюшка, Андрей Петрович, как с нашей барышней поступили? Вот она целое утро клокчет, беспокоится, — прибавил он, показывая на маму.
Ну, закричали, бросились с парома, стали ловить,
да водой отнесло, река быстрая, а как вытащили, уж и захлебнулся, — мертвенький.
Ну и что же,
да будет благословенно имя Господне; только на вас еще на всех наглядеться хочется.
— Что? Ах
да; ну-ну, все равно. Ах
да! — сообразил он вдруг, — извините, голубчик, перейдем к главному…
— Ах
да, — произнес он голосом светского человека, и как бы вдруг припомнив, — ах
да! Тот вечер… Я слышал…
Ну как ваше здоровье и как вы теперь сами после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем к главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
—
Ну вот еще! Но довольно, довольно! я вам прощаю, только перестаньте об этом, — махнула она опять рукой, уже с видимым нетерпением. — Я — сама мечтательница, и если б вы знали, к каким средствам в мечтах прибегаю в минуты, когда во мне удержу нет! Довольно, вы меня все сбиваете. Я очень рада, что Татьяна Павловна ушла; мне очень хотелось вас видеть, а при ней нельзя было бы так, как теперь, говорить. Мне кажется, я перед вами виновата в том, что тогда случилось.
Да? Ведь
да?
— Нет, видите, Долгорукий, я перед всеми дерзок и начну теперь кутить. Мне скоро сошьют шубу еще лучше, и я буду на рысаках ездить. Но я буду знать про себя, что я все-таки у вас не сел, потому что сам себя так осудил, потому что перед вами низок. Это все-таки мне будет приятно припомнить, когда я буду бесчестно кутить. Прощайте,
ну, прощайте. И руки вам не даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте меня,
да и ко мне не ходите; у нас контракт.
У меня сердце сжалось до боли, когда я услышал такие слова. Эта наивно унизительная просьба была тем жалчее, тем сильнее пронзала сердце, что была так обнаженна и невозможна.
Да, конечно, он просил милостыню!
Ну мог ли он думать, что она согласится? Меж тем он унижался до пробы: он попробовал попросить! Эту последнюю степень упадка духа было невыносимо видеть. Все черты лица ее как бы вдруг исказились от боли; но прежде чем она успела сказать слово, он вдруг опомнился.
—
Да? Это — ваш ответ?
Ну, пусть я погибну, а старик? Как вы рассчитываете: ведь он к вечеру сойдет с ума!
Ну, беги…
да постой, покажи-ка опять карман…
да правда ли, правда ли?
— Вижу, что бумажка, — щупала она пальцами. — Э-эх,
ну хорошо, ступай, а я к ней, может, и в театр махну, это ты хорошо сказал!
Да беги же, беги!
Но оно сошлось,
да и не могло не сойтись, потому что мы никак не могли не побежать за Альфонсинкой уже по одному только предположению: «А
ну как это все правда!» Опять повторяю: рассудить было некогда.
Неточные совпадения
Почтмейстер.
Да из собственного его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «
Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял
да и распечатал.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться.
Ну,
да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков (пишет).
Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Анна Андреевна.
Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя,
да и полно! Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?
Осип.
Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька —
ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..