Неточные совпадения
— Ты прекрасно
рассказал и все мне так живо напомнил, — отчеканил Версилов, — но,
главное, поражает меня в рассказе твоем богатство некоторых странных подробностей, о долгах моих например.
Не говоря уже о некоторой неприличности этих подробностей,
не понимаю, как даже ты их мог достать?
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его!
Расскажет, и с плеч долой, а для него в том и
главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю, то есть я так только говорю: новую;
не беспокойся, я знаю конец ее.
Затем… затем я, конечно,
не мог, при маме, коснуться до
главного пункта, то есть до встречи с нею и всего прочего, а
главное, до ее вчерашнего письма к нему, и о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и было
главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я думал так обрадовать маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно,
не по моей вине, потому что я все, что можно было
рассказать,
рассказал прекрасно.
Но что мучило меня до боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо
главного мучения) — это было одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое, как ядовитая, осенняя муха, о которой
не думаешь, но которая вертится около вас, мешает вам и вдруг пребольно укусит. Это было лишь воспоминание, одно происшествие, о котором я еще никому на свете
не сказывал. Вот в чем дело, ибо надобно же и это где-нибудь
рассказать.
Неточные совпадения
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он
не рассказал, какие были эти неприятности. Он
не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб,
главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его
не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я
не знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят> душ крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А
главное дело, что дело по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас
расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…
То, а
не другое решение принято было
не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно
рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что
не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и,
главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Об моих словах потом, — прервал опять Иван, но уже
не крича, как прежде, твердо выговаривая слова и как бы совсем овладев собою. —
Расскажи только в подробности, как ты это сделал. Все по порядку. Ничего
не забудь. Подробности,
главное подробности. Прошу.
— Он, он выдумал, он настаивает! Он ко мне все
не ходил и вдруг пришел неделю назад и прямо с этого начал. Страшно настаивает.
Не просит, а велит. В послушании
не сомневается, хотя я ему все мое сердце, как тебе, вывернул и про гимн говорил. Он мне
рассказал, как и устроит, все сведения собрал, но это потом. До истерики хочет.
Главное деньги: десять тысяч, говорит, тебе на побег, а двадцать тысяч на Америку, а на десять тысяч, говорит, мы великолепный побег устроим.