Неточные совпадения
Я вспыхнул и окончательно объявил, что мне низко получать жалованье за скандальные рассказы о том, как я
провожал два хвоста к институтам, что я
не потешать его нанялся, а заниматься делом, а когда дела нет, то надо покончить и т. д., и т. д.
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я
провел в кабинете минуты три и ни на одну секунду
не отрывал глаз от ее лица. Но если б я
не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего
не ответил, потому что все у меня заволоклось.
Затем произошло одно странное обстоятельство: болезненная падчерица Катерины Николавны, по-видимому, влюбилась в Версилова, или чем-то в нем поразилась, или воспламенилась его речью, или уж я этого ничего
не знаю; но известно, что Версилов одно время все почти дни
проводил около этой девушки.
Раз
заведя, я был уверен, что проношу долго; я два с половиной года нарочно учился носить платье и открыл даже секрет: чтобы платье было всегда ново и
не изнашивалось, надо чистить его щеткой сколь возможно чаще, раз по пяти и шести в день.
Татьяна Павловна на вопросы мои даже и
не отвечала: «Нечего тебе, а вот послезавтра
отвезу тебя в пансион; приготовься, тетради свои возьми, книжки приведи в порядок, да приучайся сам в сундучке укладывать,
не белоручкой расти вам, сударь», да то-то, да это-то, уж барабанили же вы мне, Татьяна Павловна, в эти три дня!
Все как-то мелькало без связи и очереди, а самому мне, помню, совсем
не хотелось останавливаться на чем-нибудь или
заводить очередь.
Еще из Евангелия тут же пошутил: „Миритесь, говорит, пока на пути, дондеже
не заплатите последний кодрант“, —
провожает меня, смеется.
Я был совершенно побежден; я видел несомненное прямодушие, которого в высшей степени
не ожидал. Да и ничего подобного я
не ожидал. Я что-то пробормотал в ответ и прямо протянул ему мои обе руки; он с радостью потряс их в своих руках. Затем
отвел князя и минут с пять говорил с ним в его спальне.
Он
проводил меня в самую переднюю и все говорил, а я
не отвечал и
не глядел на его.
— Нет, позвольте, ведь тут нужно ставить машину, паровую-с, и притом куда
свезти? И притом такую гору? Десять тысяч, говорят, менее
не обойдется, десять или двенадцать тысяч.
Впрочем, нет,
не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит,
свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
Как, неужели все? Да мне вовсе
не о том было нужно; я ждал другого, главного, хотя совершенно понимал, что и нельзя было иначе. Я со свечой стал
провожать его на лестницу; подскочил было хозяин, но я, потихоньку от Версилова, схватил его изо всей силы за руку и свирепо оттолкнул. Он поглядел было с изумлением, но мигом стушевался.
Я именно и уважаю тебя за то, что ты смог, в наше прокислое время,
завести в душе своей какую-то там «свою идею» (
не беспокойся, я очень запомнил).
— Милый мой, — сказал он мне однажды,
не дома, а как-то на улице, после длинного разговора; я
провожал его.
—
Не упускайте, городовой, и
проводите нас, — настоятельно заключил Версилов.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее на рубль. Сердце мое замирало; я начинал что-то заговаривать с извозчиком, но у меня даже
не выговаривались слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он
завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще раз: он страшно проигрался. На меня он посмотрел с каким-то рассеянным недоумением.
«Он
не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот эту мысль
провел я в уме совсем машинально,
не останавливаясь на ней нисколько.
Мы проговорили весь вечер о лепажевских пистолетах, которых ни тот, ни другой из нас
не видал, о черкесских шашках и о том, как они рубят, о том, как хорошо было бы
завести шайку разбойников, и под конец Ламберт перешел к любимым своим разговорам на известную гадкую тему, и хоть я и дивился про себя, но очень любил слушать.
Больной и без сил, лежа в версиловской комнате, которую они
отвели для меня, я с болью сознавал, на какой низкой степени бессилия я находился: валялась на постели какая-то соломинка, а
не человек, и
не по болезни только, — и как мне это было обидно!
Ежели время мое без успеха душе
проведу, то назад уже
не возвращусь.
Анна Андреевна, лишь только обо мне доложили, бросила свое шитье и поспешно вышла встретить меня в первую свою комнату — чего прежде никогда
не случалось. Она протянула мне обе руки и быстро покраснела. Молча
провела она меня к себе, подсела опять к своему рукоделью, меня посадила подле; но за шитье уже
не принималась, а все с тем же горячим участием продолжала меня разглядывать,
не говоря ни слова.
Несмотря на все, я нежно обнял маму и тотчас спросил о нем. Во взгляде мамы мигом сверкнуло тревожное любопытство. Я наскоро упомянул, что мы с ним вчера
провели весь вечер до глубокой ночи, но что сегодня его нет дома, еще с рассвета, тогда как он меня сам пригласил еще вчера, расставаясь, прийти сегодня как можно раньше. Мама ничего
не ответила, а Татьяна Павловна, улучив минуту, погрозила мне пальцем.
Его
провожала хозяйка (хозяин все еще
не возвращался со службы).
Сомнений
не было, что Версилов хотел
свести меня с своим сыном, моим братом; таким образом, обрисовывались намерения и чувства человека, о котором мечтал я; но представлялся громадный для меня вопрос: как же буду и как же должен я вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и
не потеряет ли в чем-нибудь собственное мое достоинство?
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне
отвезти старика за границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в свете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и
не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
— Письмо прошло через мои руки; я сама ей и
отвезла его, нераспечатанное. В этот раз он поступил «по-рыцарски» и от меня ничего
не потаил.
— C'est ça,
не давай, — пролепетал он, крепко ухватив меня за локти обеими руками и продолжая дрожать. —
Не давай меня никому! И
не лги мне сам ничего… потому что неужто же меня отсюда
отвезут? Послушай, этот хозяин, Ипполит, или как его, он…
не доктор?
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа
завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог
провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Хлестаков. Да, совсем темно. Хозяин
завел обыкновение
не отпускать свечей. Иногда что-нибудь хочется сделать, почитать или придет фантазия сочинить что-нибудь, —
не могу: темно, темно.
Я даже думаю (берет его под руку и
отводит в сторону),я даже думаю,
не было ли на меня какого-нибудь доноса.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию
проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.