Неточные совпадения
Замечу тоже, что,
кажется, ни на одном европейском языке
не пишется так трудно, как на русском.
Я слышал от развратных людей, что весьма часто мужчина, с женщиной сходясь, начинает совершенно молча, что, конечно, верх чудовищности и тошноты; тем
не менее Версилов, если б и хотел, то
не мог бы,
кажется, иначе начать с моею матерью.
«Я буду
не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже
не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда
не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая
не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо
не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я
не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была,
кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Об месте этом они меня и
не спрашивали, а просто отдали меня на него,
кажется, в самый первый день, как я приехал.
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом, потому что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его,
не только в то время, как я поступил, но,
кажется, и всегда во всю дружбу.
Старик
казался только разве уж чересчур иногда легкомысленным, как-то
не по летам, чего прежде совсем, говорят,
не было.
Я говорил об этом Версилову, который с любопытством меня выслушал;
кажется, он
не ожидал, что я в состоянии делать такие замечания, но заметил вскользь, что это явилось у князя уже после болезни и разве в самое только последнее время.
— Александра Петровна Синицкая, — ты,
кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, — представь, она третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что
не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите».
Она как-то вздернула лицо, скверно на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг шагнул, подошел к князю и пробормотал, ужасно дрожа,
не доканчивая ни одного слова,
кажется стуча зубами...
Если б я был стомиллионный богач, я бы,
кажется, находил удовольствие именно ходить в самом стареньком платье и чтоб меня принимали за человека самого мизерного, чуть
не просящего на бедность, толкали и презирали меня: с меня было бы довольно одного сознания».
Я
не выстоял и десяти минут, подвинулся было к подушке, потом к шкатулке, но в решительную минуту каждый раз осекался: предметы эти
казались мне совсем невозможными.
Только что мы вошли в крошечную прихожую, как послышались голоса;
кажется, горячо спорили и кто-то кричал: «Quae medicamenta non sanant — ferrum sanat, quae ferrum non sanat — ignis sanat!» [«Чего
не исцеляют лекарства — исцеляет железо, чего
не исцеляет железо — исцеляет огонь!» (лат.)]
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и,
кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже
не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор
не вступали.
А между тем спросите, — я бы
не променял моего, может быть, даже очень пошлого лица, на его лицо, которое
казалось мне так привлекательным.
Впрочем, так буквально судить я тогда, вероятно,
не мог; это мне теперь
кажется, что я тогда так судил, то есть уже после события.
— Я
не из патриотизма, — сказал Крафт как бы с какой-то натугой. Все эти дебаты были,
кажется, ему неприятны.
— Вы с меня много спрашиваете. Мне
кажется, этот человек способен задать себе огромные требования и, может быть, их выполнить, — но отчету никому
не отдающий.
— Я три года молчал, я три года говорить готовился… Дураком я вам, разумеется,
показаться не мог, потому что вы сами чрезвычайно умны, хотя глупее меня вести себя невозможно, но подлецом!
— Андроников сам в этом деле путался, так именно говорит Марья Ивановна. Этого дела,
кажется, никто
не может распутать. Тут черт ногу переломит! Я же знаю, что вы тогда сами были в Эмсе…
Его оригинальный ум, его любопытный характер, какие-то там его интриги и приключения и то, что была при нем моя мать, — все это,
казалось, уже
не могло бы остановить меня; довольно было и того, что моя фантастическая кукла разбита и что я, может быть, уже
не могу любить его больше.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он,
кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего
не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего
не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал, что это дело «очень простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все религии и все нравственности в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы,
кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Между тем,
казалось бы, обратно: человек настолько справедливый и великодушный, что воздает другому, даже в ущерб себе, такой человек чуть ли
не выше, по собственному достоинству, всякого.
В мечтах моих я уже
не раз схватывал тот момент в будущем, когда сознание мое будет слишком удовлетворено, а могущества
покажется слишком мало.
Мне сперва
казалось это оригинальным, как бы выходившим из обыденных казенных условий; к тому же я терпеть
не мог женщин.
Я тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю ночь, мучая крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно, и на просьбы мои — а впрочем,
кажется, на укоры — произнес с благородною уклончивостью: «Я
не Бог».
В этом же кабинете, на мягком и тоже истасканном диване, стлали ему и спать; он ненавидел этот свой кабинет и,
кажется, ничего в нем
не делал, а предпочитал сидеть праздно в гостиной по целым часам.
Кроме глаз ее нравился мне овал ее продолговатого лица, и,
кажется, если б только на капельку были менее широки ее скулы, то
не только в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою.
Не знаю почему, мне
казалось, что она так и вспыхнет, когда я ей расскажу про Васина.
— Это ты про Васина говоришь их, Лиза? Надо сказать его, а
не их. Извини, сестра, что я поправляю, но мне горько, что воспитанием твоим,
кажется, совсем пренебрегли.
— Как, да ведь ты,
кажется, в Москве проживал… если
не ошибаюсь.
Татьяна Павловна! Моя мысль — что он хочет… стать Ротшильдом, или вроде того, и удалиться в свое величие. Разумеется, он нам с вами назначит великодушно пенсион — мне-то, может быть, и
не назначит, — но, во всяком случае, только мы его и видели. Он у нас как месяц молодой — чуть
покажется, тут и закатится.
— Мама, а
не помните ли вы, как вы были в деревне, где я рос,
кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и, главное, были ли вы в этой деревне в самом деле когда-нибудь, или мне только как во сне мерещится, что я вас в первый раз там увидел? Я вас давно уже хотел об этом спросить, да откладывал; теперь время пришло.
Между тем,
кажется,
не тебе бы ее судить.
— Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было
не так дурно, как оно
кажется с первого взгляда, особенно для того времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще
не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда
не ломаешься в практических случаях?
В виде гарантии я давал ему слово, что если он
не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих,
кажется теми же тремя тысячами, и уж
не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек.
Но потом, по некоторым соображениям, мне
показалось, что это было вовсе
не так глупо с его стороны.
У этого Версилова была подлейшая замашка из высшего тона: сказав (когда нельзя было иначе) несколько преумных и прекрасных вещей, вдруг кончить нарочно какою-нибудь глупостью, вроде этой догадки про седину Макара Ивановича и про влияние ее на мать. Это он делал нарочно и, вероятно, сам
не зная зачем, по глупейшей светской привычке. Слышать его —
кажется, говорит очень серьезно, а между тем про себя кривляется или смеется.
Но мимоходом, однако, замечу, что считаю петербургское утро,
казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, — чуть ли
не самым фантастическим в мире.
Веселый господин кричал и острил, но дело шло только о том, что Васина нет дома, что он все никак
не может застать его, что это ему на роду написано и что он опять, как тогда, подождет, и все это, без сомнения,
казалось верхом остроумия хозяйке.
— Я
не отрицаю деньги, но… но, мне
кажется, сначала идея, а потом деньги.
Это была злобная и курносая чухонка и,
кажется, ненавидевшая свою хозяйку, Татьяну Павловну, а та, напротив, расстаться с ней
не могла по какому-то пристрастию, вроде как у старых дев к старым мокроносым моськам или вечно спящим кошкам.
Я
не садился и ждал минуты две-три; почти уже смеркалось, и темная квартирка Татьяны Павловны
казалась еще неприветливее от бесконечного, везде развешанного ситца.
— Да почему же, почему же? А ведь, пожалуй, что и можно бы у него справиться! Этот немец, Крафт,
не болтун и, я помню, пречестный — право, расспросить бы его! Только его,
кажется, теперь в Петербурге нет…
— Дайте ему в щеку! Дайте ему в щеку! — прокричала Татьяна Павловна, а так как Катерина Николаевна хоть и смотрела на меня (я помню все до черточки),
не сводя глаз, но
не двигалась с места, то Татьяна Павловна, еще мгновение, и наверно бы сама исполнила свой совет, так что я невольно поднял руку, чтоб защитить лицо; вот из-за этого-то движения ей и
показалось, что я сам замахиваюсь.
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще
не войдя в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив дверь в мелочную лавочку; но ей там,
кажется, ничего
не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
Мне вдруг в это мгновение
показалось, что Васина ничто и никогда
не может поставить в затруднение; впрочем, первая мысль об этом, я помню, представилась мне в весьма лестной для него форме.
Я пристал к нему, и вот что узнал, к большому моему удивлению: ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствие ли болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда как помешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «
не затруднился принять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как уже известно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему,
кажется, тот был рад».
Версилов, сделавшись другом молодой особы, предложил брак с собой именно ввиду обозначившегося обстоятельства (которого,
кажется, и родители
не подозревали почти до конца).
— Про это я ничего
не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось —
не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был ребенок, и,
кажется, сначала
не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор.