Неточные совпадения
Но Марья Ивановна была и сама нашпигована романами с детства и читала их день и
ночь, несмотря
на прекрасный характер.
Я тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю
ночь, мучая крошку его скверным лекарством, а
на другой день он объявил, что уже поздно, и
на просьбы мои — а впрочем, кажется,
на укоры — произнес с благородною уклончивостью: «Я не Бог».
Там у меня было достопримечательного — полукруглое окно, ужасно низкий потолок, клеенчатый диван,
на котором Лукерья к
ночи постилала мне простыню и клала подушку, а прочей мебели лишь два предмета — простейший тесовый стол и дырявый плетеный стул.
Всю
ночь я был в бреду, а
на другой день, в десять часов, уже стоял у кабинета, но кабинет был притворен: у вас сидели люди, и вы с ними занимались делами; потом вдруг укатили
на весь день до глубокой
ночи — так я вас и не увидел!
Я знал, что Андроников уже переведен в Петербург, и решил, что я отыщу дом Фанариотовой
на Арбате; «
ночь где-нибудь прохожу или просижу, а утром расспрошу кого-нибудь
на дворе дома: где теперь Андрей Петрович и если не в Москве, то в каком городе или государстве?
Я ждал
ночи с страшной тоской, помню, сидел в нашей зале у окна и смотрел
на пыльную улицу с деревянными домиками и
на редких прохожих.
Дверь была
на ключе, я отворил, и вдруг — темная-темная
ночь зачернела передо мной, как бесконечная опасная неизвестность, а ветер так и рванул с меня фуражку.
В этом плане, несмотря
на страстную решимость немедленно приступить к выполнению, я уже чувствовал, было чрезвычайно много нетвердого и неопределенного в самых важных пунктах; вот почему почти всю
ночь я был как в полусне, точно бредил, видел ужасно много снов и почти ни разу не заснул как следует.
В конце Обуховского проспекта, у Триумфальных ворот, я знал, есть постоялые дворы, где можно достать даже особую комнатку за тридцать копеек;
на одну
ночь я решился пожертвовать, только чтоб не ночевать у Версилова.
Когда внесли чай, я объяснил ему, что попрошу его гостеприимства всего только
на одну
ночь и что если нельзя, то пусть скажет, и я перееду
на постоялый двор.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей
на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы
на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю
ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит,
на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
На весь вечер примолкла; только
ночью во втором часу просыпаюсь я, слышу, Оля ворочается
на кровати: «Не спите вы, маменька?» — «Нет, говорю, не сплю».
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами, простых этаких русских, и стал копать у самого камня, у самого края, яму; всю
ночь копали, огромную выкопали, ровно в рост камню и так только
на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать землю уж из-под самого камня.
— Знает, да не хочет знать, это — так, это
на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю
ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова мать — такова и дочь!»
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди
ночью на Николаевскую дорогу, положи голову
на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
— Скорей (я перевожу, а он ей говорил по-французски), у них там уж должен быть самовар; живо кипятку, красного вина и сахару, стакан сюда, скорей, он замерз, это — мой приятель… проспал
ночь на снегу.
Я уже не раз слышал какие-то звуки и днем и по
ночам, но все лишь мгновениями, самыми краткими, и тишина восстановлялась тотчас же полная,
на несколько часов, так что я и не обращал внимания.
— Тайна что? Все есть тайна, друг, во всем тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али звезды всем сонмом
на небе блещут в
ночи — все одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна — в том, что душу человека
на том свете ожидает. Вот так-то, друг!
Я присел
на кровати, холодный пот выступил у меня
на лбу, но я чувствовал не испуг: непостижимое для меня и безобразное известие о Ламберте и его происках вовсе, например, не наполнило меня ужасом, судя по страху, может быть безотчетному, с которым я вспоминал и в болезни и в первые дни выздоровления о моей с ним встрече в тогдашнюю
ночь.
Со мной случился рецидив болезни; произошел сильнейший лихорадочный припадок, а к
ночи бред. Но не все был бред: были бесчисленные сны, целой вереницей и без меры, из которых один сон или отрывок сна я
на всю жизнь запомнил. Сообщаю без всяких объяснений; это было пророчество, и пропустить не могу.
Созвал он это город, а
на другой день, как
ночь, вышел.
И поглядел
на нее Максим Иванович мрачно, как
ночь: «Подожди, говорит: он, почитай, весь год не приходил, а в сию
ночь опять приснился».
— Я все слышала, я все знаю. Эта ужасная
ночь… О, сколько вы должны были выстрадать! Правда ли, правда ли, что вас нашли уже без чувств,
на морозе?
Несмотря
на все, я нежно обнял маму и тотчас спросил о нем. Во взгляде мамы мигом сверкнуло тревожное любопытство. Я наскоро упомянул, что мы с ним вчера провели весь вечер до глубокой
ночи, но что сегодня его нет дома, еще с рассвета, тогда как он меня сам пригласил еще вчера, расставаясь, прийти сегодня как можно раньше. Мама ничего не ответила, а Татьяна Павловна, улучив минуту, погрозила мне пальцем.
Все это я таил с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть,
на целую половину или даже
на семьдесят пять процентов налгал
на себя! В ту
ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
Без вас он погибнет, с ним случится нервный удар; я боюсь, что он не вынесет еще до
ночи…» Она прибавила, что самой ей непременно надо будет отлучиться, «может быть, даже
на два часа, и что князя, стало быть, она оставляет
на одного меня».
Помню только, что проснулся среди глубокой
ночи и присел
на нарах.
О! я не стану описывать мои чувства, да и некогда мне, но отмечу лишь одно: может быть, никогда не переживал я более отрадных мгновений в душе моей, как в те минуты раздумья среди глубокой
ночи,
на нарах, под арестом.