Неточные совпадения
Вот слушайте: «Учительница подготовляет во все учебные заведения (слышите, во все) и дает уроки арифметики», —
одна лишь строчка, но классическая!
— Друг мой, если хочешь, никогда не была, — ответил он мне, тотчас же скривившись в ту первоначальную, тогдашнюю со мной манеру, столь мне памятную и которая так бесила меня: то есть, по-видимому, он само искреннее простодушие, а смотришь — все в нем
одна лишь глубочайшая насмешка, так что я иной раз никак не мог разобрать его лица, — никогда не была! Русская женщина — женщиной никогда не бывает.
Но на моей стороне была идея и верное чувство, на его —
один лишь практический вывод: что так никогда не делается.
Раз там, за границей, в
одну шутливую минуту, она действительно сказала князю: «может быть», в будущем; но что же это могло означать, кроме
лишь легкого слова?
— Я сейчас уйду, сейчас, но еще раз: будьте счастливы,
одни или с тем, кого выберете, и дай вам Бог! А мне — мне нужен
лишь идеал!
Да, эта последняя мысль вырвалась у меня тогда, и я даже не заметил ее. Вот какие мысли, последовательно
одна за другой, пронеслись тогда в моей голове, и я был чистосердечен тогда с собой: я не лукавил, не обманывал сам себя; и если чего не осмыслил тогда в ту минуту, то потому
лишь, что ума недостало, а не из иезуитства пред самим собой.
Тут все сбивала меня
одна сильная мысль: «Ведь уж ты вывел, что миллионщиком можешь стать непременно,
лишь имея соответственно сильный характер; ведь уж ты пробы делал характеру; так покажи себя и здесь: неужели у рулетки нужно больше характеру, чем для твоей идеи?» — вот что я повторял себе.
Но об этом история еще впереди; в этот же вечер случилась
лишь прелюдия: я сидел все эти два часа на углу стола, а подле меня, слева, помещался все время
один гниленький франтик, я думаю, из жидков; он, впрочем, где-то участвует, что-то даже пишет и печатает.
Кончилось обмороком, но на
одну лишь минуту; я опомнился, приподнялся на ноги, глядел на него и соображал — и вдруг вся истина открылась столь долго спавшему уму моему!
Барон Бьоринг просил меня и поручил мне особенно привести в ясность, собственно,
лишь то, что тут до
одного лишь его касается, то есть ваше дерзкое сообщение этой «копии», а потом вашу приписку, что «вы готовы отвечать за это чем и как угодно».
Из отрывков их разговора и из всего их вида я заключил, что у Лизы накопилось страшно много хлопот и что она даже часто дома не бывает из-за своих дел: уже в
одной этой идее о возможности «своих дел» как бы заключалось для меня нечто обидное; впрочем, все это были
лишь больные, чисто физиологические ощущения, которые не стоит описывать.
Иной из книг выбрал
одни лишь цветочки, да и то по своему мнению; сам же суетлив, и в нем предрешения нет.
И еще скажу: благообразия не имеют, даже не хотят сего; все погибли, и только каждый хвалит свою погибель, а обратиться к единой истине не помыслит; а жить без Бога —
одна лишь мука.
— Для меня, господа, — возвысил я еще пуще голос, — для меня видеть вас всех подле этого младенца (я указал на Макара) — есть безобразие. Тут
одна лишь святая — это мама, но и она…
А пока
лишь скажу
одно: пусть читатель помнит душу паука.
Помещаю
один из рассказов, без выбору, единственно потому, что он мне полнее запомнился. Это —
одна история об
одном купце, и я думаю, что таких историй, в наших городах и городишках, случается тысячами,
лишь бы уметь смотреть. Желающие могут обойти рассказ, тем более что я рассказываю его слогом.
Остался у ней в живых
один лишь старшенький мальчик, и уж не надышит она над ним, трепещет.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнил и держал на сердце
лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы не бредил об этом
одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось
лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
Здесь опускаю
одно обстоятельство, о котором лучше будет сказать впоследствии и в своем месте, но упомяну
лишь о том, что обстоятельство это наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании и, главное, о ценности документа.
Я просидел
один, обдумывая часа полтора; не обдумывая, впрочем, а
лишь задумавшись.
Вот эссенция моих вопросов или, лучше сказать, биений сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу на кровати, локтями в колена, а ладонями подпирая голову. Но ведь я знал, я знал уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня
лишь она, — она и она
одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не знаю еще, как назвать тогдашнее чувство мое по имени!
Говорил он о чем-то
лишь с Ламбертом, да и то почти шепотом, да и то говорил почти
один Ламберт, а рябой
лишь отделывался отрывочными, сердитыми и ультиматными словами.
Он невидим,
одна лишь песня, рядом с гимнами, вместе с гимнами, почти совпадает с ними, а между тем совсем другое — как-нибудь так это сделать.
Один лишь русский, даже в наше время, то есть гораздо еще раньше, чем будет подведен всеобщий итог, получил уже способность становиться наиболее русским именно
лишь тогда, когда он наиболее европеец.
Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и согласись, мой друг, знаменательный факт, что вот уже почти столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для
одной лишь Европы!
Они объявили тогда атеизм…
одна кучка из них, но это ведь все равно; это
лишь первые скакуны, но это был первый исполнительный шаг — вот что важно.
Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь
лишь они
одни составляют все друг для друга.
Так как мы проговорили тогда весь вечер и просидели до ночи, то я и не привожу всех речей, но передам
лишь то, что объяснило мне наконец
один загадочный пункт в его жизни.
Но что мучило меня до боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо главного мучения) — это было
одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое, как ядовитая, осенняя муха, о которой не думаешь, но которая вертится около вас, мешает вам и вдруг пребольно укусит. Это было
лишь воспоминание,
одно происшествие, о котором я еще никому на свете не сказывал. Вот в чем дело, ибо надобно же и это где-нибудь рассказать.
Но
одну подробность я слишком запомнил: мама сидела на диване, а влево от дивана, на особом круглом столике, лежал как бы приготовленный к чему-то образ — древняя икона, без ризы, но
лишь с венчиками на главах святых, которых изображено было двое.
Это была
одна из тех минут, которые, может быть, случаются и у каждого, но приходят
лишь раз какой-нибудь в жизни.
Марья отворила мне дверь в коридорчик, и я скользнул в спальню Татьяны Павловны — в ту самую каморку, в которой могла поместиться
одна лишь только кровать Татьяны Павловны и в которой я уже раз нечаянно подслушивал. Я сел на кровать и тотчас отыскал себе щелку в портьере.
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для
одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его головы на ковер.
Замечу кстати, что прежде, в довольно недавнее прошлое, всего
лишь поколение назад, этих интересных юношей можно было и не столь жалеть, ибо в те времена они почти всегда кончали тем, что с успехом примыкали впоследствии к нашему высшему культурному слою и сливались с ним в
одно целое.
Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что
лишь в
одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя.
Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти, во всяком случае, — еще дело текущее, а потому и не могут быть художественно законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать, однако ж, писателю, не желающему писать
лишь в
одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и… ошибаться.